Полное собрание творений. Том I. Трактаты и гимны

Без этого [доверия к фиванцам] разве не будет смешон Леонид, приказывающий другим эллинам уйти, ибо они погибнут, если останутся, фиванцам же уйти мешающий, так что он, собирающийся умереть, [из всех эллинов] положил глаз именно на фиванцев. Если бы эти люди действительно были заложниками, или, лучше сказать, рабами, то ему не следовало бы удерживать их среди тех, кто шел на верную смерть, но присоединить к уходившим эллинам. Остается предположить, что Леонид удержал их, чтобы дать им возможность [подобно спартанцам] погибнуть [с честью], но об этом наш историк молчит; хотя о честолюбии Леонида говорит он, что: «так как он желал стяжать славу только одним спартанцам, то, по-моему, вероятнее, что царь сам отпустил союзников, а не они покинули его из-за разногласий, нарушив военную дисциплину»[1051]. Да последний дурак не смог бы выдумать ничего глупее, нежели сделать причастным к своей славе врагов, но [ревниво] не допустить к ней соратников. Таким образом, из самих дел становится ясно, что Леонид отнюдь не унижал фиванцев, но считал их верными друзьями. Ведь помимо этого, он пришел в Фивы во главе своей армии и в ответ на свою нужду единственный получил право заснуть в храме Геракла; и он возвестил фиванцам о том, что он видел во сне: блистательнейшие и величайшие города Эллады низвергались в бушующее море, падали в ревущий прибой, Фивы же возвышались над всеми, парили над всеми, поднимались к небу и затем стали внезапно невидимыми. Это видение было и в самом деле подобно тому, что многое время спустя случилось с городом[1052].

32. В своем описании битвы Геродот кроме всего прочего помрачил величие подвига Леонида. Он говорит, что все «стали отступать в теснину и заняли позицию на холме»[1053]; было же иначе. Ибо когда они ночью услышали, что их окружают враги, то, вскочив, бросились в атаку на лагерь персов и пробились почти к самому царскому шатру в надежде убить царя и обменять свои души на его, и они достигли шатра, перебив всех, кто встал на их пути и принудив остальных обратится в бегство; поскольку же Ксеркса в шатре они не обрели, то стали искать царя в его огромном, широко распростершемся войске, и блуждали, и были окружены, наконец, со всех сторон варварами и убиты[1054]

. И о других дерзких деяниях и речах спартанцев, которые опустил Геродот, я напишу в Жизни Леонида[1055]; однако кое-что неплохо будет упомянуть и сейчас. Они совершили погребальные игры по себе, прежде чем оставили Спарту, совершили перед лицом своих отцов и матерей. И когда кто-то спросил Леонида, почему он берет с собой так мало людей на битву, он отвечал «многим довольно умереть своей смертью»[1056]. К жене, спросившей не скажет ли он чего, уходя, он, обернувшись, промолвил: «Будь женой благим мужам и рожай хороших детей»

[1057]. В Фермопилах – после того как они были окружены, – он, желая спасти двух мужей из славных родов, дал одному из них письмо и отослал, но тот не взял его, сказав с гневом: «Я пришел сюда твоим солдатом, а не письмоношей»[1058], а когда он приказал другому передать нечто на словах спартанским правителям, тот отвечал: <"Лучшее для меня – оставаться здесь, да и новости будут лучше, если я останусь"> и, взяв щит, занял свое место в строю[1059]

.

Можно было простить подобные пропуски другому писателю[1060], однако с трудом верится, что автор, описывающий грубую выходку Амасиса[1061] или то, как казнокрад привел с собой ослов с бурдюками и напоил допьяна стражу[1062], – автор, собравший и записавший эти и множество подобных историй, оставляет туне прекрасные деяния и слова, потому что не обращает внимания на мелочи или считает ниже своего достоинства писать о них; нет, так происходит именно в силу его недоброжелательности и несправедливости в отношении к некоторым [полисам и личностям].