Полное собрание творений. Том I. Трактаты и гимны

Здесь, по крайней мере, есть момент, защищающий Геродота от обвинения в том, что он получил от афинян многое серебро за свою лесть им. Ибо если бы он читал этот пассаж афинянам, они не должны были бы его пропустить, они не стерпели бы его рассказа о том, как Филиппид призывал лакедемонян к битве девятого (в то время как битва уже случилась), особенно поскольку он сам говорит, что Филиппид достиг Спарты день спустя после того, как покинул Афины[1018], – если только дело не обстояло так, что афиняне сначала победили [персов при Марафоне], а потом позвали спартанцев. Однако история о том, что он взял в дар от афинян десять талантов на основании постановления Анита, исходит от Диулла, мужа афинского, человека в истории сведущего[1019].

В конце своего повествования о марафонской битве Геродот [намеренно] умаляет победу, заводя речь о количестве трупов [варваров]. Ведь обычно говорят, что убитым варварам не было счету; что афиняне обещали пожертвовать Артемиде Агротере[1020]по козлу за каждого убитого варвара, и затем, после битвы, когда обнаружилось неисчислимое множество трупов, они приняли постановление молить богиню позволить им приносить по пятьсот коз ежегодно[1021].

27

. Но хорошо, опустим и это, взглянем теперь, что [, согласно Геродоту,] происходит после битвы: «На остальных же [кораблях] варвары снова вышли в море. Затем, захватив с собой оставленных на острове пленников в Эретрии, персы стали огибать Суний, стремясь прибыть к Афинам раньше афинского войска. Афиняне подозревали, что персы задумали этот [маневр] по коварному наущению Алкмеонидов: говорили, что Алкмеониды, условившись с персами, когда те уже были на кораблях, дали им сигнал щитом. Пока персы огибали Суний...»[1022] Здесь я прощу его слова о том, что эретрийские рабы, хотя они и изображались им не менее дерзновенными и честолюбивыми[1023], нежели кто-либо из эллинов, претерпели нечто недостойное своей добродетели. Но что он наплел об Алкмеонидах, к которым относятся могущественнейшие да и славнейшие мужи! [И самое главное:] он уничтожил величие победы и обратил в ничто осуществление славного подвига, ибо [, читая его,] кажется, что не было ни сражения, ни дела великого, но короткая [пограничная] стычка с высадившимися варварами, как, собственно, и говорят хулители и клеветники [эллинов, и с этим следует соглашаться,] если после битвы варвары не бежали, обрубая швартовы своих кораблей, вверяя себя ветру, который унес бы их как можно дальше от Аттики, если дело обстояло, как он говорит, если был поднят щит – предательский знак – для них, и они поплыли в [обезлюдевшие] Афины, надеясь захватить их, но когда беспрепятственно обогнули Суний, – затаились, приберегая силы, под Фалерами, в то время как первые и славнейшие мужи в Афинах собирались в отчаянии предать город. Ведь позднее, когда Геродот снимает все-таки с Алкмеонидов обвинение в измене, он возлагает его на других. «Щит был тогда действительно поднят, – говорит он, – этого нельзя отрицать»

[1024]: о да, нет сомнений, он сам это видел! Но такого не могло бы случиться, если бы афиняне одержали решительную победу; даже если бы сигнал и был поднят, он никак не заинтересовал бы варваров, ибо те бежали, претерпевая немалые скорби и раны под градом дротиков и стрел, бежали на отходящие корабли, так что лучшее для каждого состояло в том, чтобы покинуть Аттику и как можно быстрее. И опять же, повсюду он вставляет свою апологию Алкмеонидов, хотя он же и был первым человеком, который выступил против них с обвинением. Он говорит: «Меня удивляют и представляются совершенно невероятными толки о том, будто Алкмеониды действительно вступили тогда в соглашение с персами и подняли даже сигнальный щит персам, желая предать афинян под иго варваров и Гиппия»[1025]. Приходит мне в связи с этим на ум такая строка:

Подожди же, рак, и я тебя отпущу[1026]

.

Почему же ты стремишься поймать, если, поймав, собираешься выпустить? Так же и здесь, ты обвиняешь, а затем оправдываешь [- зачем?]; ты кропаешь клеветы на славных людей, которые после опровергаешь; совершенно ясно, что сам не веришь себе; ты сам сказал – сам услышал, и говоришь, что слышал будто Алкмеониды подняли сигнальный щит для побежденных и бегущих варваров. Когда ты защищал Алкмеонидов, ты обличал себя – сикофанта[1027], ибо если они «были явными врагами тирании, не меньшими, а может быть и большими, нежели Калий, сын Фениппа и отец Гиппоника», как ты здесь написал, – то как ты собираешься объяснить тот их тайный заговор, который описываешь? Кроме того, ты сказал, что они восстановили тиранию Писистрата после его бегства [из Афин], вступив с ним в родственную связь и не изгоняли его вновь до тех пор, пока он не был обвинен в беззаконных соитиях с женой[1028].