Польша и Россия в первой трети XIX века

«Мы кровь отдадим за Отчизны целость,

А Родина даст нам стойкость и смелость […]За справедливость и вольность мы бьемся

И в верности вечной Отчизне клянемся!»

Бурши предвидели, что в будущем, даже расставшись, они будут жить в одной стране, что их борьба приведет к победе:

«В согласии с Господа истинной мудростью,

Врага уничтожим силой и мужеством»⁶⁸.

Все эти мысли находили выражение и в частной переписке членов тайных союзов. Дзиковский в письме из Глатца от 24 мая 1821 г. подчеркивал, что «время начатого дела на исходе; […] близится момент, когда мы увидимся и, подтвердив нашу братскую дружбу, свяжемся неразрывно, так что связующий нас узел можно будет не развязать, а разве что разрубить»⁶⁹. Особый интерес должна была вызвать у полиции переписка двух активных деятелей Панта-Коины – Людвика Мауерсбергера и Людвика Келлера. Мауерсбергер писал о главных врагах свободы общества – правительстве и церкви, являющейся его опорой; священники и их мораль препятствуют человеку развивать собственные силы, призывая его к смирению, отнимают даже мечту о свободе, приучают к ярму зависимости, предрассудкам, гражданскому рабству: «на слабости, бессилии и вульгарных предрассудках основаны законы, которые сковывают силу и могущество людей». Апеллируя к принципу единого Бога как господина, создавшего человека, империи и церковь объявляют последнего объектом Божьей воли, лишая собственной воли и человеческих прав; в результате вместо того, чтобы объединиться с товарищами по рабству и вместе освободиться от тирании, люди подчиняются и тем самым своими руками укрепляют деспотизм. Ссылаясь на историю европейских стран, Мауерсбергер указывал, что века религиозных споров, фанатизма, влияния церкви на политику всегда были временем жестокости, подлости, насилия, унизительного рабства для человечества. Для Польши он делал исключение, считая, что там удалось ограничить жестокость религиозного фанатизма. Но польских священников он обвинял в том, что они превосходят других в искусстве уничтожать в человеке даже следы человеческих качеств, а между тем принизить и разрушить человечность значит разрушить саму нацию. Мауерсбергер напоминал о «двойном ярме» польских крестьян: «подданные господина, они в то же время были рабами церкви». По его мнению, положение изменилось, когда народы начали борьбу, «расшатывая троны и алтари»: французские просветители разъяснили человеку его предназначение, французская революция разбудила его от летаргии, были разбиты оковы рабства, навсегда ниспровергнуты деспотизм и неразлучное с ним могущество интриганского духовенства. Мауерсбергер излагал также свой взгляд на социальные проблемы, утверждая, что «различия между людьми не существует, они рождаются свободными, с равными правами; каждый человек, который ест хлеб, должен сам его заработать». Он не считал факт высокого происхождения основанием для господства кичливых бездельников над достойными работящими людьми, труд которых используется для удовлетворения жадности и стремления к роскоши. «Каждый, кто не зарабатывает свой хлеб, а ест, – писал он, – тот разбойник и вор […]. Каждый, кто не занят обеспечением своих собственных потребностей, а между тем живет и кормится, тот паразит […]. Есть должен только тот, кто зарабатывает себе на пропитание»⁷⁰.