Польский театр Катастрофы

Польская культура в этих дискуссиях по поводу фигуры Анны Франк, ее литературного наследия и месседжа, механизмов ее символизации и мифологизации не участвовала. За одним исключением. Польская премьера пьесы Гудрич и Хэкета не вызвала, правда, никакой оживленной дискуссии, но оставила после себя комплекс очень интересных рецензий и комментариев: Яна Котта, Стефана Тройгута, Северины Шмаглевской, Леонии Яблонкувны, Зигмунта Греня, Яцека Фрюлинга и других авторов. Драма об Анне Франк попала к публике, которая подвергалась другим идеологическим прессингам и чье поле зрения было организовано иначе. Если, как писал Беттельгейм, дневник Анны Франк служил западной культуре для того, чтобы заслонить лагерный ужас, в Польше он такую функцию просто не мог выполнить. Лагерный и военный ужас, даже если так или иначе его приглаживали, повсеместно находился в поле зрения, он был необходим для идеологических действий государства, его можно было найти в книгах, которые составили новый литературный канон (рассказы Боровского, «Медальоны» Налковской, «Дым над Биркенау» Шмаглевской). Такие фильмы, как «Последний этап» Ванды Якубовской и «Пограничная улица» Александра Форда, собрали после войны многомиллионную публику. Поэтому — служащая идеологическим целям — сдержанность американских авторов воспринималась в Польше как художественное новаторство. Шмаглевская писала: «Пьеса „Записки Анны Франк“ могла бы восприниматься как почти формальный эксперимент, если бы не ее аутентичность. Произведение о Второй мировой войне без военных реквизитов. Без ужасов, жестокости, без добрых и злых немцев, без пыток, крови, допросов. И, возможно, поэтому „Записки“ открывают в нас целые резервуары опыта, мыслей, переживаний»[416]

.

Я выдвину несколько вопросов. Во-первых: по какой причине художественное руководство Театра Дома Войска Польского решило включить в репертуар пьесу Гудрич и Хэкета? Во-вторых: возможно ли реконструировать специфику восприятия спектакля польским зрителем, особенно по сравнению с реакцией американской и немецкой публики, и могут ли театральные рецензии быть адекватным источником в этом деле? Наконец, третий: почему Анна Франк не стала в Польше столь сильной символической фигурой, как в Соединенных Штатах и Германии?

Отвечая на первый вопрос, я хотел бы обратить внимание, что драму перевели на польский язык Мариан Меллер и Константий Пузына — директор театра и завлит. Факт включения «Записок Анны Франк» в репертуар театра должен был быть, таким образом, хорошо обдуманным решением. Можно сразу же отметить, что желание достичь коммерческого успеха, какого достигло это зрелище на Бродвее, не служило тут главным мотивом. Особенно если учесть, что «Дамы и гусары» Фредро и «Визит старой дамы» Фридриха Дюрренматта пользовались в том же самом театре и в то же самое время гораздо большей популярностью; к тому же это происходило без помощи гигантской маркетинговой машины, которую запустила — предполагаю, что несколько неуправляемо — премьера «Записок Анны Франк». Я также не думаю, что Константий Пузына не был в состоянии идентифицировать художественную ценность текста, который переводил, а как известно, театр, в котором он тогда работал, был тем местом, где чутко улавливалось, что в современной мировой драматургии представляло собой аутентичную ценность. По какой же причине сентиментальные клише, к которым прибегли авторы, их ремесленническое мастерство в манипулировании настроениями и эмоциями оказались признаны достоинствами этой пьесы?