Польский театр Катастрофы

Психоз имеет свою теологию. В центре ее находится Бог, который не предоставляет субъекту никаких подпорок, не устанавливает законов, как раз наоборот: ставит все правила под вопрос. Образом Бога в спектакле Гротовского является сначала тряпичная кукла, гротескно имитирующая истощенные человеческие останки. С выноса их на сцену начинается спектакль. При словах пролога «Христос Воскресший, Спаситель с главного алтаря сходит на землю» тряпичный остов оказывается скинут при помощи короткого, грубого жеста. «Акрополь» начинается деловым, издевательским и совсем не диалектическим жестом отрицания. Я не говорил бы тут о святотатстве. Когда два узника, передвигающие заржавелые трубы, говорят о своей муке и о Господе, «создателе и палаче», который «не пожалел труда», — то поразительно реалистическим жестом — так, как делают это слуги, — они стаскивают с головы шапки. Оба представления о Боге — создателе и спасителе — оказываются полностью вобраны в себя лагерной действительностью, лишены следа трансценденции. А единственной связью между Отцом и Сыном является насилие.

В психотическом переживании Бог искушает и обманывает. Он, однако, является только Богом трупов, поскольку живой человек ему недоступен: он может его самое большое придать смерти или же сделать объектом сексуального насилия. Бог психотиков упражняется и совершенствуется в актах деструкции, называя человека «падалью»[510]

. Поэтому человек может безнаказанно над таким Богом издеваться и в то же самое время отдаваться ему как женщина, чтобы создать «нового человека». Поэтому также человеческая душа оказывается отождествлена с мертвым телом, которое все еще может двигаться, симулировать прежнюю жизнь. Изменяется также функция языка: он служит только для контакта с Богом, который обманывает человека. Этот язык характеризуется рефренностью, неустанным возвращением одних и тех же фраз, распадается на два отдельных аспекта. С одной стороны, является чистой вокальной активностью, с другой — безустанным криком о помощи. В языке психотиков метафора исчезает.

Категория психоза появляется также в комментариях к «Акрополю» Эудженио Барбы. Гротовский не скрывал тогда своего интереса к психоанализу и, как представляется, поначалу ему был ближе психоанализ фрейдовский, чем юнговский. Анализированный Барбой психотический механизм в «Акрополе» был связан с болезненным ударом в самый чувствительный пункт субъективной идентификации, а также с попыткой разрешить травматическую ситуацию через отсылку к религиозной символике. В подобном ключе Барба анализировал и последнюю сцену, во время которой в радостном, безумном коммосе актеры, неся перед собой куклу-фетиш, исчезают в сундуке, помещенном посередине сцены. Их экстатический спев напоминает мелодию колядки, то есть ассоциируется с образом рождения Бога[511]. Если к этому образу отнестись серьезно, он будет означать невероятно радикальный диагноз польской (а наверняка и не только польской) культуры по отношению к Аушвицу, Катастрофе, войне. Гипотеза о психотическом кризисе культуры предполагала бы тогда не только радикальную смену парадигмы, но в то же время и неустранимость причин, которые ее породили. Поскольку психоз, как известно, не лечится. Зная позицию Гротовского как художника, его чутье и его радикальность, можно предполагать, что именно к такому диагнозу он тогда пришел.