Польский театр Катастрофы

Интерпретируя различие между Люпой и Свинарским как различие между психозом и неврозом я, разумеется, прибегаю к этим категориям не в диагностических целях. Вслед за Фрейдом, я отношусь к ним как к двум модальностям, в которых может создаваться репрезентация[948]

. Как в искусстве, так и в театре. Невроз прибегает к вытеснению, старается убрать из поля зрения те фрагменты действительности, которые стали причиной внутреннего конфликта. Он, однако, ищет образы, которые могли бы заменить то, что оказалось вытеснено: высвобожденный аффект, чтобы проявить себя, прибегает именно к ним. Невроз стремится взять под контроль желания либидо, скрывая перед ним определенные фрагменты действительности. Психоз же не ограничивает либидо, он просто производит подмену действительности. Защитные механизмы не ограничивают, как в случае невроза, желаний либидо, а как раз наоборот — полностью ему подчиняются.

Лиотар в анализе «Гамлета» также опирается на идею «аналогии действия», но интерпретирует ее гораздо радикальнее[949]

. Он представляет шекспировского героя на двух сценах: репрезентации и повторения. Там, где Гамлет понимает свои намерения, там он не может довести дело до конца и тем самым механизм репрезентации «зависает». Гамлет не в состоянии свершить дело мести — не может убить Клавдия, поскольку тот за него реализовал эдиповский сценарий: убил его отца и женился на матери. Сценарий желания не может быть ни исполнен, ни обнаружен в акте непосредственной репрезентации (как это происходит в «Царе Эдипе» Софокла). Гамлет реализует сценарий желания на иной сцене — как повторение, как действие, поддержанное механизмом вытеснения, разыгрывающееся абсолютно вне его сознания: убивая Полония и позволяя себе насилие на сексуальной почве по отношению к Офелии. На сцене Лаэрта он совершает те преступления, которые Клавдий совершил на его сцене. Лиотар обращает внимание, что Гамлет замечает свое сходство с Лаэртом, но не ощущает никакой аффективной идентификации с ним. Аффект пребывает и работает на той сцене, на которой не может свершиться акт репрезентации. В свою очередь там, куда аффекту нет доступа, репрезентация осуществляется как акт повторения, неподдающийся распознаванию. Только мы, зрители, можем увидеть то, чего не видит Гамлет, и диагностировать невроз в актах неудавшейся репрезентации, а также в актах ее реализации на сцене повторения.

«Вымарывание» интерпретировалось Люпой именно в русле диагностирования невроза и поэтому считалось, что герой спектакля помогает нам обнаружить то, что нами самими было вытеснено, — и тем самым борьба, которую Франц-Иосиф ведет со своей семьей, ассоциировалась с тем, что можно было тогда наблюдать в публичном пространстве — с теми попытками сломать коллективные защитные механизмы, которые проявились в реакциях на обнаружение преступлений в Едвабне. На мой взгляд, однако, тут действовал совершенно другой механизм, основанный на психотическом отсутствии права отца и отсутствии связанного с ним символического порядка. Действовало тут не вытеснение, характерное для невроза, а исключение, принадлежащее феномену психоза, который открывает перед защитными механизмами все бесстыдство действия. Тем самым Люпа размонтировал обе сцены Гамлета, проанализированные Лиотаром. Можно, однако, вслед за Лиотаром, задать вопрос, есть ли что-то, чего Франц-Иосиф не улавливает, и какое повторное действие в связи с этим он совершает. То, чего он не замечает в своих действиях, наверняка не связано с традиционным эдиповским сценарием. Здесь не рассматривается проблема запрета или ответственности и чувства вины.