Польский театр Катастрофы

На сцене театра «Польски» Бардини создал мистерию стойкости. В аскетической, монументальной сценографии Отто Аксера, представляющей тюремную камеру («голая, уныло-серая стена, тяжелые, железные, решетчатые двери, которые закрывают путь к свободе, койка, стол, стул»[360]), «в однообразном белом свете, который только порой, в самых трагических моментах становится немного приглушен», с поэтической выразительностью вырисовывались фигуры главных героев («фигуральные композиции плачущего дерева, в которые сливаются силуэты Юлиуса и Этель»

[361]). Убогость и однообразие действовали с огромной силой, они испытывали выносливость зрителя — что следует интерпретировать как смелую и отнюдь не часто практикуемую в то время аффективную стратегию. Однако самым сильным инструментом воздействия была музыкальная сторона спектакля: «Мне кажется, что Бардини подошел к тексту Кручковского как к партитуре прекрасной симфонии. […] Музыкальное ухо уловит эту специфику спектакля в диалогах Юлиуса и Этель, в которых Халина Миколайская и Тадеуш Кондрат никогда не выпадают из предназначенной им мелодики. Эта мелодия не навязана сверху. Она проистекает из подлинного переживания, а в то же самое время голосовые инструменты актеров настроены так, что их монологи и реплики сливаются в словесно-музыкальный дуэт незабываемого звучания»[362]

. Когда Халина Миколайская в финале шла к зрительному залу, публика плакала. Так писал Богдан Чешко: «Эти два человека излучают столько прекрасного благородства, столько правдивого, лишенного дешевого пафоса, геройства, что действительно никто не должен стыдиться слез, которые наворачиваются на глаза, когда смотришь на них и их слушаешь. Я этих слез не стыжусь, наоборот — я за них благодарен»[363]. А вот Роман Шидловский: «Занавес медленно падает. В зале тишина. Тронуты все, и мало у кого в зрительном зале варшавского Камерного театра не подступает ком к горлу от обиды и боли»

[364].