Полынья

До Егора дошла струя прохладного сырого воздуха — на дворе лил дождь, по всем правилам сентября — холодный и неудержимый. Влажный шум листьев, еще оставшихся на тополях, напомнил море, и Егор на минуту забыл обо всем, что тут происходило. Главный инженер завода Мелентьев, голубоглазый, с бледным лицом мужчина лет пятидесяти, с великолепным московским выговором («Понравился бы Нине, — подумал Егор, — она любит, кто так чисто произносит слова»), посвятил свою речь интересной работе, проделанной технической лабораторией, подробные технические карты изделий помогли взглянуть на то, что делает завод, и увидеть плюсы и минусы. Мы делаем немало хороших приборов высокого класса точности, но много у нас еще такого, чему далеко до мировых стандартов.

«Сдвинулось, сдвинулось что-то в психологии людей, — радуясь, подумал Егор, — давно ли и говорить об этом никто не хотел».

Но вот взял слово начальник группы реализации, и настроение Егора несколько потускнело. Он с цифрами в руках доказывал, что сколько бы ни выпускал завод измерительной техники, вся она уходит, будто в прорву. Надо ли думать о мировых стандартах, не утолив своего голода? За ним слово попросила Варя.

Она заговорила не своим, высоким голосом, и на первых же словах сорвалась. Помолчав, продолжала уже увереннее. Ее слушали внимательно, так как то, о чем она говорила, касалось всех: о качестве. Она приводила цифры, и никому это не было скучно, каждый видел себя в них, как в зеркале. Много брака, большие убытки. Егор слушал довольный, склонив голову набок. Варя подтверждала его мысли о качестве. Роман оторвал взгляд от бумаг, которые он по привычке читал, Егор заметил в его глазах тоскующее выражение, и вспомнил, что в прошлом не раз замечал у Романа нечто подобное. Но никогда ему не приходило в голову придавать этому какое-то значение.

Все вроде бы шло хорошо, но вдруг Варя, заканчивая речь, заявила: не до высшего им класса, выполнять бы заказы. Куда там тягаться с иностранными фирмами, которые ради конкуренции все, до последнего пота, выжимают из рабочих. А мы, слава богу, защищены от этого.

«Вот это действительно женская логика», — злясь, подумал Егор, от стыда стараясь ни на кого не смотреть, особенно на Ивана. А Иван глядел на него в упор. Его маленькие голубые глаза, обычно добродушные и добрые, какие бывают у детей, еще не отведавших сложностей жизни, стали жестче и холодней и как бы спрашивали его: «Что же это? Как же?»

— Дайте мне слово, товарищ Сойкин. — Иван, старательный, как школьник в классе, высоко поднял руку.

— Прошу, Иван Георгиевич, прошу.

— Здесь я услышал речи товарищей Неустроева и Канунниковой… Ну, до чего дружно говорили, будто по одному конспекту, — Иван машинально прикоснулся к макушке, вихорок там спокойненько лежал на своем месте. — Так вот, Варвара Петровна, — обратился он к Канунниковой, — вы и тогда, когда не работали на столь высокой должности, считались самым строгим и точным мастерам своего дела. А теперь вы и по рангу своему человек в высшем понимании государственный. И что же вы нас толкаете на поделки, от которых убыток всему нашему заводу?.. А мы что — прежняя Россия, которая торговала лишь хлебом да сырыми материалами, Россия, которая была богата талантами, а не умела сделать часы? Мы цивилизованная держава, и экспорт у нас должен быть соответствующий.

Жаль, что Иван не развил свои мысли. У всякой проблемы есть еще нравственная сторона, а Иван лишь чуть-чуть затронул ее, когда говорил о Варе, действительно она выступила из рук вон плохо.

Егор, когда Сойкин объявил его выступление, поднялся с места, прошел к столу.

Донна Анна повернулась, чтобы разглядеть его. Она увидела, как он чуточку волнуется, руки никак не найдут места, чтобы остановиться, но в карих глазах его с кофейными темными точками уже видна была усмешка. В осанке Егора, в том, как он держит голову, было что-то новое для донны Анны — уверенность, что ли, нет, пожалуй другое — устойчивость.

— Я хотел напомнить притчу о том, как два мужика мечтали стать царями. Прошу извинить, если кто уже слышал ее. — Он помолчал, как бы давая участникам собрания сосредоточиться, народ уже основательно поустал. — Один спрашивает другого: а что бы ты сделал, став царем? Тот почесал затылок: ел бы сало с салом. А ты? А я взял бы сотню и тикать. Некоторые сегодняшние выступающие мне напомнили этих двух бесхитростных мужичков, — он незаметно скосил глаза в сторону Вари — поймет ли? — Да, мы свободные люди, можно сказать, цари жизни. Но зачем же так представлять нашу свободу: есть сало с салом, хвать по сотне и убегать? А работать кому? Нам! Свободный труд и предполагает наивысший результат, ибо это ведь труд не из-под палки, а от души.

— Ты, Канунников, об этом дома с женой поговори, — крикнул Неустроев, и тонкая ниточка его усов задергалась от усмешки.

— Между прочим, в твоей речи, Неустроев, те мужички тоже проглядывали…

В зале зашумели, раздался смех.