Полынья

Она пыталась идти спокойно, старательно пыталась думать обо всем, чем угодно, только бы забыть об этой проклятой дрожи. Страх это или любовь?

«Все вместе, — подумала она, — и страх и любовь. Почему не может быть так?»

Автобус остановился, двери его распахнулись, и Нина вдруг почувствовала в дожде соленый и горький привкус: близкое уже море победило пресноту, заявило о себе милыми и крепкими запахами.

Она не заметила, когда прошла дрожь, может, тогда, когда она почувствовала близость моря. Море всегда возвращало ей себя. Перед ним она могла быть только сама собой, и больше никем. Перед ним не лгут. Лгуны, переоценившие свои силы, — сколько их поглотило море? Впрочем, она не лгала не только морю. Она не лгала никому. Не лгала и себе. Она иной раз только что-нибудь придумывала.

Глядящий правде в глаза — самый сильный. Да, но почему она так ослабла в это утро? Почему так волнуется? Слава богу, хоть дрожь-то прошла. А может, неизвестность испугала ее? С тех пор, как вышел в обратный рейс корабль, не говорила с Гуртовым, и ей кажется, что он исчез куда-то? Боится взглянуть в лицо неизвестности? Но разве есть у неизвестности лицо?

Ворота рыбного порта были открыты — по железным поржавевшим прутьям текли струи воды.

Море она увидела сразу, как только вышла из-за угла серого приземистого здания. Под дождем море казалось белым. Нина еще никогда не видела его таким. Оно могло быть таким только в гневе, но оно сейчас вовсе не гневалось, а лежало притихшее, покорно подставив свою спину дождю. Эта покорность моря почему-то обострила чувство настороженности.

«Может, он волнуется, как и я, и это я чувствую на расстоянии?» — подумала она уже не о море, а о Гуртовом.

У пирса темнело несколько фигур в плащах и капюшонах. Нина подошла, сказала:

— Тере…

— Тере, тере, — раздалось в ответ.

Никто не оглянулся, все молча смотрели в белое море.

— Что с плавбазой? — спросила она, затаив дыхание и усмотрев в молчании людей тревогу.

— А что, — сказала соседка, откинув капюшон и взглянув на нее: Нина увидела, как по немолодому уже лицу скользнули струйки воды с капюшона. — Говорят, уже бросила якорь на рейде. Да разве разглядишь через этот проклятущий ливень?

— Ребята и города не увидели, а поди как хотелось, — в грубоватом мужском голосе слышалась нежность.

И вдруг над морем, над мокрым темным берегом разнесся призывно-торжественный вой сирены. Могучие звуки рвались сквозь дождь, неслись над берегом, улетали в город и глохли. И опять дрожь на мгновение сковала Нину; она знала — это Гуртовой приветствовал ее.

Где-то рядом послышалось туркание двигателя, Нина бросилась вдоль пирса, увидела у причала катер, вбежала на трап.

— Куда? — кто-то нестрого спросил из дождя.

— К Гуртовому, на плавбазу.

— Как раз идем туда… Отдать концы!

Сложив зонт, по скользким мокрым ступеням Нина спустилась в кубрик. На палубе над головой слышалось топание, возня, должно быть, сматывали канат. В кубрике за столиком, привинченным к стене, парень и девушка играли в карты. Девушка то и дело журила парня, парень отшучивался. Нина по привычке вслушалась в их речь — парень и девушка говорили по-эстонски с завидным произношением, и тогда она постаралась хоть что-то понять из их разговора. Девушка укоряла, что он ловчит и потому выигрывает, а он отшучивался: и ничего он не ловчит, это она о чем-то другом думает и вовсе не видит карт. Какое-то время они играли в согласии и поглядывали друг на друга с тем особым блеском в глазах, который выдает неравнодушие, но вскоре опять начинался тот же пустой, по смыслу, разговор, окрашенный удивительно переменчивыми и многозначительными интонациями, которые говорили больше, чем слова. Нине все это было странно слышать и видеть. Все это было глупо, бездумно в минуту, когда пришла из Атлантики знаменитая плавбаза, пришел ее Гуртовой, рыбак и моряк, ее муж.

За иллюминатором бело от дождя и моря. Туркал двигатель, дрожал под ногами пол. Но вот стихло топание на палубе.

Отвернувшись от иллюминатора, Нина взглянула на играющих в карты. Они спорили все о том же.

«Любовь, — подумала Нина, — и тут любовь. Только какая-то глупенькая. А бывает ли умная любовь? Наверно, бывает. У стариков»…

Уже без неприязни взглянув на юную влюбленную бездумную пару, Нина повернулась и вышла из кубрика, поднялась по короткому трапу на палубу. В лицо ударил дождь вперемежку с морскими брызгами, и прямо по курсу вырос размытый силуэт громадного корабля.

И еще раз, сотрясая и небо, и море, и маленький катер на нем, призывно-торжественно заревела сирена.

23

— Эй, кто за бортом?

Голос раздался сверху, из дождя. Нина, задрав голову, смотрела туда, где кончалась высоченная стена, — борт корабля, — края ее не было видно за дождем и туманом — казалось, корабль все вырастал и вырастал перед ней из моря и, должно быть, скоро вырастет до самых облаков.

— К Гуртовому!

Змеисто скользнул сверху веревочный шторм-трап и закачался перед глазами. Нина удивилась — бросили прямо на нее.