Полынья

Люди знали обстановку и знали, что никто ничего поделать не сможет, и потому все чувствовали себя неловко от общего молчания и ожидания. Кто-то бы сказал первое слово, тогда другое дело. Тогда каждый бы мог поддержать или словесно чуть покуражиться для виду. Соглашаться все равно бы пришлось, куда денешься. Впрочем, согласия-то никто вроде и не спрашивает. Все терзались, и только Иван Летов не терзался. У него не было никаких сомнений в том, что он думает единственно верно, и терзаться ему было нечего, и потому мысли его, сторонясь мелочности и суеты, шли в одном направлении: новый прибор и все.

Иван задумался и не уловил, чему с таким облегчением засмеялись ребята. Но тут услышал слова Егора, который настойчиво просил Эдгара повторить то, что он сказал. Эдгар со своей обычной серьезностью удивился:

— И чего смеяться? Что я сказал? Ну, завод у нас один на всех, а дома у каждого жена и дети…

И тут уж не удержались ни Егор Иванович, ни Летов, а Яшка-слесаренок и его сверстники, те просто повалились на верстаки. Всем было весело оттого, что Эдгар по своей простоте душевной высказал все, что надо было высказать в эту минуту: ни прибавить, ни убавить. Не смеялся только сам Эдгар. Он недоуменно глядел то на парней, то на Егора Ивановича, в самом деле не понимая, почему все так настроены. А может, только казалось, что он недоумевал? Может, смеется-то он надо всеми, а не все над ним? Ведь никогда Эдгар не был в дураках и всегда за ним оставалось последнее слово. Конечно же, он знал, что ребята смеются, чтобы скрыть свое смущение из-за собственной робости и желания после драки выглянуть из-за чужой спины. А может, Егору просто казалось, что Эдгар так думает? Эдгара трудно разгадать…

— Ну, ладно, — сказал Канунников, — давайте не будем огорчаться… — Он замолчал. И в самом деле, что он скажет после Эдгара? Эдгар все сказал, и после его слов надо было лишь отдать распоряжения. Но Егор все-таки еще добавил: кому придет охота поработать тут после смены, не отговариваю. Сверхурочные улажу. Программу месяца с нас никто не снимет. Так что…

Егор говорил, бодрился, а сам чувствовал, как деревенеет язык, как непослушны губы, а всего его охватывала непреодолимая сковывающая усталость.

Одни за другим покидали цех рабочие. Егор ждал, пока уйдут все, кроме Ивана и Эдгара. Он сидел за своим столом отсутствующий, провожая взглядом уходящих рабочих, его друзей и сподвижников. Слева в углу, не разгибаясь, сидел Иван Летов. Странно, что затылок его уже не белел мальчишеской высокой стрижкой, как всегда, но вихор на макушке торчал все так же задиристо, только сейчас он не казался золотистым.

Из библиотеки вышел Эдгар. Егор услышал слабую музыку, оглянулся. Музыка была неприятно-раздражающей, и Егор поморщился, позвал Летова. Иван нехотя распрямился от своего монтажного стола, подошел и уселся рядом с Эдгаром, покосился на его нагрудный карман, и Эдгар выключил приемник. Егор заговорил, как бы мечтая вслух о таком приборе контроля, который, точно установив истину, сам сделал бы отсчет и зафиксировал. У людей ведь разный опыт, разная нервная система, разное настроение в данный час, в данную минуту, и точность измерения уже зависит от всего этого, а не только от прибора. Сколько контролеров, столько может быть и результатов. Погрешность рассчитать можно, но весьма трудно обеспечить расчетно-допустимые параметры.

Иван и Эдгар поначалу слушали Канунникова с обыкновенным вниманием младших, но как только Егор стал подходить к концу своего объяснения, они оба как бы подались ближе к нему. Эдгар с его неизменно серьезным выражением лица, Иван — с выражением ясности на лице, но оба вдруг поняли, что Егор открыл новое, додумался до такого, до чего они не додумались. При всей своей серьезной невозмутимости Эдгар повеселел, вроде расправился, а на лице Ивана стал проступать тот, только ему принадлежащий прищур, когда он с одобрением, радостью и завистью глядит на человека и никак не может удержаться от того, чтобы не сказать разом все, что думает.

Егор замолчал, оглядел лица друзей, скользнул по опустевшему цеху, увидел блеснувший на грани резца луч закатного солнца, и чуть не вскрикнул от досады:

— Ребята, я забыл о сыне. Как же это, а? В садике мужик… Небось, сердится.

— Как в сказке, на самом интересном… — пробурчал Эдгар с таким видом, будто безвозвратно терял надежду на великое открытие.

— Слушай, Егор Иванович, мотанем на моем дилижансе? — предложил Летов свой мотоцикл.

— Великая мысль! Эдгар нас подождет.

— Подожду, — согласился Эдгар с таким серьезным выражением, будто утраченная надежда на открытие вдруг снова засветила ему. — А я тем временем поужинаю.

— Приятного аппетита! — пожелал Егор и вышел вслед за Летовым.