Полынья

Она стала бояться Романа. Было страшно, что она зависела от него, и Егор зависел, и Славка, и Иринка. Раньше она этого не замечала, а теперь, когда она, по его милости, стала такой большой начальницей, может, того и не заслуживая, поняла, как зависит от него. А еще недавно она верила ему. Еще недавно соглашалась уговорить Егора стать снабженцем. Он и так снабженец, что еще от него надо?

Они сидели и молчали: Варя, склонив голову и отвернувшись, Роман, по обычаю, сжав виски ладонями, читал документы, телеграммы. Прочитав все, взял ручку, на каждой бумажке написал то единственное, что может написать он, единственный человек на заводе. Но тут раздался долгий и сильный телефонный звонок, и Роман, хотя и ждал его, вздрогнул всем телом и поспешно схватил трубку.

— Егор, это ты, здравствуй! — сказал директор. — Слушай, у тебя мало времени. У проводницы нашего поезда в первом вагоне все, что тебе надо. Из Харькова позвони сразу. Понял? Так вот…

Он кивнул Варе, чтобы подошла к столу, и когда она подошла, подал ей трубку и сам торопливо, запинаясь за ковер, зашагал из кабинета.

Варя приложила трубку к уху и услышала голос Егора: он убеждал телефонистку, что у него осталась еще одна минута.

— Егор, — сказала она торопливо, — здравствуй! Как ты там?

— Обычно… — ответил кратко, как будто ему нечего было больше сказать.

— Скоро приедешь?

— Не знаю, — ответил он, — как управлюсь в Харькове. Потом стал спрашивать он. Он спросил о Славке, об Иринке, она ответила, что с детьми все в порядке. Он что-то еще хотел спросить, не успел сказать лишь: «Как»… Минута, должно быть, кончилась, и телефонистка на этот раз не хотела вступать в дискуссию. Варя какое-то время еще держала трубку возле уха, но, кроме шума и треска и чьих-то едва уловимых голосов, ничего не было слышно. Голоса эти шли как будто из-под земли, и она суеверно бросила трубку.

Она не слышала, когда в кабинет вошел Роман, повернулась, чтобы идти, и встретилась с ним. И слезы, которые стояли в ее глазах, вдруг высохли, и она бросилась из кабинета, не слыша его приглашения остаться. Но если бы она даже слышала, она не осталась бы. Мучительный стыд не давал ей поднять глаза на людей.

Егор даже не спросил, как она живет. Или, может, не успел спросить? А разве это не все равно?

Она вошла в свою конторку и попыталась тут взять себя в руки: стол был завален нарядами, актами, образцами инструментов, требующих ее личного внимания, и необходимость действовать смягчила остроту ее переживания. Стала читать первую бумагу. И она, эта бумага, снова напомнила ей обо всем. Забракованные актом инструменты были хорошего качества, их послали Егору, чтобы в обмен на них он достал сталь и обеспечил завод работой. Чей это стиль? Романа, который вечно хитрит, или это нелепый продукт системы планирования, дающий так много осечек? Ну почему, почему это может существовать? А что если бы она не согласилась на этот подлог? Завод остался бы без металла. Но разве она была бы в этом виновата? Разве Егор был бы в этом виноват?

Варя подписала акт и отложила в сторону. И опять мысли ее были о Егоре. С тех пор, как Роман стал проявлять к ней особое расположение и все чаще заглядывал к ней в ОТК, она все с большей остротой стала думать о Егоре, об их отношениях. Она еще не знала, что теряет его, но чутьем, присущим только женщинам, улавливала необратимые изменения в их отношениях. И тут вдруг обнаружила, что почти не помнила ни его привычек, ни его пристрастий.

«Да, он любил овсяный кисель со сметаной, — вдруг вспомнила она. — Но это было в те годы, еще в войну. А теперь кто вспоминает о киселе? Смешно»…

Варя отложила бумаги — ничего не понимала в них, потому что каждая таила в себе запинку, напоминала о Егоре, Романе, о ней самой. Взялась за образцы, их надо было выверить. Теперь уж не только по опыту работы она считалась единственной точномеркой на заводе, но и по должности. А что из этого важнее? Но и с образцами не получалось. Измерения, сколько бы она ни повторяла их, давали различные результаты. Опять Егор, Роман и она сама… Если не сосредоточиться, ничего толкового не выйдет. Но сосредоточиться Варя не могла.

Она закрыла свою каморку и вышла в цеха. Везде работали люди, склонившись над маленькими, кажущимися игрушечными станками, над верстаками и столами. Варя здоровалась, брала в руки изделия или заготовки, говорила какие-то слова, а думала о своем. Второй раз она не даст Роману обмануть ее, Она не верила ему, ни единому его слову. Приходили мысли о том, что Роман, может быть, не только из-за интересов завода месяцами держит Егора на стороне. Может быть, тут примешивалось и личное. Почему она раньше не подумала об этом? А история с ее выдвижением и попытка выдвинуть Егора, — не таила ли она какой-то хитрости?

«При чем тут Роман? — возразила она себе. — Не я ли виновата в том, что хотела получить эту должность?»