Полынья

И когда Егор то ли устал, то ли остыл, Нина взяла его за руку, вывела из толпы и показала на странного человека. Оказывается, Егор тоже заметил его.

— Разрешите мне с ним поговорить, — попросил он, и она, удивившись его предупредительности, только кивнула и отошла в сторону.

Он еще не знал, что в эту минуту с ней случилось то, что случилось с ним вчера. Но и она сама еще не знала об этом.

— Фанатик? — спросила она, когда Егор вернулся после беседы с тем человеком.

— А-а, — протянул он чуть-чуть устало. — Наш брат, горемыка… Но он, кажется, поможет мне и на этот раз вернуться со щитом, а не на щите.

И он, смеясь, рассказал, что горемыка приехал из Харькова, с крупного завода за измерительными инструментами. Инструментов ему не дают, а вернуться без них ему не позволяет совесть. Вот он и явился сюда с чемоданом, чтобы, если удастся, свистнуть кое-какие инструменты.

— И свистнул бы, по себе знаю, — заключил Егор. — Вот до чего дошел человек.

И уже обрадованно:

— Я пообещал инструменты, если они дадут мне сталь. Он побежал звонить. И мне тоже придется звонить Роману, да пораньше.

— Значит, вы поедете в Харьков?

— Возможно, — сказал он и вспомнил, что в Харькове живет и работает ее больной учитель доктор Казимирский. — Вот бы здорово нам вместе туда, — выразил он свое желание и увидел, как она погрустнела. Да, хорошо бы… Но как все теперь неясно, как все в ее жизни сдвинулось с места и полетело куда-то, а куда, она и сама не знала. Если бы мать не поссорилась с Гуртовым и не умчалась в Таганрог, Нина могла бы взять отпуск и поехать в Харьков. Целый месяц работы в кабинете Казимирского — как давно она мечтает об этом, мечтает и строит планы. И на этот раз, кажется, им сбыться тоже не суждено.

Они пообедали шашлыками, приготовленными на жаровнях тут же, под открытым небом. Нина сдирала с шампуров обгорелое мясо, клала в рот, радовалась:

— Сроду не было такого аппетита, Егор Иванович. Грузины приучат нас к этому полусырому горелому мясу, и мы тоже будет танцевать с кинжалом в зубах.

— Эх, побывать бы вам в Грузии…

— А вы бывали?

— Где я не бывал? Они сразу бы в вас почуяли человека, для которого чужая беда больнее своей, и носили бы на руках. Пожалуй, на руках носить, это у них не выйдет. Но вина вы уж попили бы…

— Вы получили все, что надо? — спросила Нина, когда они вышли на малолюдный перрон Рижского вокзала, пожалуй самого приятного тихой размеренной жизнью вокзала Москвы.

— Все получу сегодня. Проводница в нашем фирменном поезде доставит мне чемодан всякой всячины.

— И завтра вы будете в Харькове?

— Да…

— Так зайдите к доктору Казимирскому. Договоритесь о дочери.

— Я ее привезу к вам, в Таллин.

— Спасибо. Я сделаю все, что могу.

Он видел, как она взволновала, и оттого, что не хотела показать своего волнения, все в ней напряглось. Она не знала, что ждет ее в Таллине — писем от мужа так и не было, и в то же время было грустно расставаться с Егором Ивановичем. Совсем недавно были они чужими людьми, странный случай свел их на Раннамыйза, и вот теперь грустно расставаться.

— Будьте здоровы, Нина Сергеевна! Мой поклон Таллину и его флюгерам и старому Тоомасу.

— Будь здоров, Егор Иванович! — Он заметил, что она первый раз сказала ему «ты». — Я целую тебя. Мне было с тобой приятно и легко.

Она поцеловала его в щеку.

— Нина… — Голос его был глух от волнения.

— Не надо, Егорушка, не надо. Мы ведь так трезвы и рассудочны, что должны, обязательно должны знать, что можем и что не можем уже делать. Должны!

— Должны! — повторил он как заклинание.

Из открытых дверей вагона, медленно тронувшегося с места, Нина два раза махнула ему рукой в черной перчатке.

Прежде чем войти в квартиру, Нина постояла перед дверью. В ней боролись противоречивые чувства. Хотелось скорее войти в эту дверь, хотелось скорее узнать, дома ли Гуртовой или он снова ушел в плавание. Хотелось, чтобы он ушел, и в то же время хотелось его увидеть. Сейчас она не думала, что у них все кончилось, она должна еще выяснить, кончилось ли.

Ей было легко в Москве, когда она не чувствовала от него зависимости, не бегала каждый день на телефон, не ждала писем. Нет, письма она все же ждала, особенно до ссоры Гуртового с ее матерью и отъезда матери в Таганрог с Аскольдом.

«Черт возьми, опять я теряю себя. Что за магическая сила этого человека? — подумала она. — Есть ли еще на свете такие люди?»

А Егор?

И тут ей стало тепло и покойно, будто степным ветром пахнуло в лицо.

Она отошла к окну, взглянула на улицу. Зеленоватый свет лампы прямо перед ее окном как бы превращал улицу в дно моря, просвеченного дневным ярким солнцем. Море… Раннамыйза… Костерок на берегу и песня… Все это пронеслось перед ней, и она вдруг спросила себя, ни тогда ли именно все началось у нее с Егором, но не ответила себе.

«Егорушка, Человек мой!»