Помост у реки Роны

Валя любила эти минуты больше, чем утреннюю исповедь в церкви. Высота и шум самолета как вата отделяли от мира, и было нестрашно признаться себе наконец во всем. Хотя похожее чувство можно поймать и в машине, когда долго едешь один, или в поезде, поджав колени на верхней полке, слушая женские разговоры, когда вагон укачивает как колыбель. В этом драгоценном одиночестве слышен только твой голос. Или, возможно, необъяснимый еще чей-то, от которого покрываешься гусиной кожей и ищешь хотя бы салфетку, чтобы всю ее исписать. Ты заперт и почти обездвижен, слова неостановимо звучат в голове.

Для этих часов Вале хотелось быть такой нарядной, чувствовать качество тканей выбранной одежды и свою свежесть, когда, сама себе редактор, она освобождалась от всего лишнего. Да что уж там, для такого свидания даже стоит потратиться на бизнес-класс. И вот уже сам не замечаешь, как выходишь в город с новым планом на жизнь или спрятав в карман свеженький стих на истратившей себя салфетке.

Валя долго всматривалась в облака и почувствовала, что ей становится холодно. Она нажала на кнопку вызова стюардессы, чтобы попросить плед. Спрятавшись под теплый флис, Валя призналась себе – ей страшно лететь домой.

Маленькие нарисованные ремешки загорелись над головой, начиналась тридцатиминутная посадка. Валя посмотрела в окно: Москва с высоты походила на гигантский праздничный торт с миллиардом свечей, сверкающих огнями в иллюминаторе, обещая исполнить все желания. И если бы в небе был клуб, то шоу, в котором облака расступаются над золотыми дорогами этого города, считалось бы самым красивым в раю.

У выхода из зоны прилета Валю ждал водитель. Не слишком приветливый, но пунктуальный. Он забрал ее чемодан, далее она знала, что нужно просто следовать за водителем, который докатит багаж до парковочного места, и затем, не сказав ни слова, откроет заднюю дверцу машины, и Валя наконец окажется на сиденье длинного «Bentley Mulsanne».

Сегодня был второй день весенних каникул.

Прилетев утренним рейсом, не было смысла ехать к папе – в это время там можно было встретить лишь его жену в компании домработницы Тамины. В моменты истеричных нравоучений Любочки Тамина каменела – казалось, ее сердце переставало стучать от страха, что ее уволят или в чем-то нарочно скомпрометируют. В общем, в доме царила «чудесная, добрая» атмосфера, особенно если рядом не была отца. Он приходил домой с работы обычно поздно, поэтому Валя решила сначала встретиться с подругой детства в бабушкиной квартире, которая находилась в ближнем зеленом и малоэтажном замкадье.

Серый «бентли» медленно заехал в тесный цветущий дворик, как морской неповоротливый лайнер, оказавшийся на мелководье.

Пятиэтажки окружали ухоженные палисадники, где уже вовсю трудились местные бабульки, воюющие с сорняками среди уже распустившихся дельфиниумов и васильков.

Среди них самой строгой была председательница ТСЖ, она же – любительница клумб, активная участница партии КПРФ и гроза разбойников-котов, которые, завидя ее, шмыгали мимо тихо и быстро.

Здесь ничего не напоминало о быстрой и огромной Москве. Можно было подумать, что это двор симпатичного провинциального городка, из которого когда-то семья Вали перебралась в столицу. Вход в подъезд был укрыт тенью размашистого дуба. Саженец много лет назад привез из леса дедушка Вали. На окнах, словно железный вьюн, переплетались прутья решетки. Ее смастерил Валин папа.

В этом доме прошло детство Вали. Квартира осталась ее убежищем, хотя бабушки уже давно не стало.

Водитель подтащил чемодан к квартире. Мягкую дверь с кнопками окружали различные послания: «Fack off[22]

, Цой, добро пожаловать в ад, я люблю тебя». Пожалуй, у Фрэнсиса они бы вызвали паническую атаку. «Как все-таки хорошо быть дома», – вздохнув, подумала Валя.

Она осталась в квартире наедине с чемоданом, в который затолкала свои яркие атрибуты новой жизни. С книжных полок на новоиспеченную швейцарку с укором уставились пыльные тома русской классики и детские игрушки, от времени ставшие серыми. Среди них втиснулись парочка идолов, крошечная Эйфелева башня, крупный сейшельский орех в форме женской попы и свернутая в рулон высушенная пятиметровая анаконда – всё это были сувениры из многочисленных путешествий, в которые Валя отправлялась вдвоем с папой. Между трудами Гюго и Достоевского, притворяясь книжкой, спряталась небольшая коробка. В ней Валя хранила гребешок, фотографию и письмо бабушки. Это было самым важным сокровищем Вали, и когда она грустила, то рассматривала это письмо, которое давно выучила наизусть. В письме бабушка поздравляла внучку с Новым годом. Она любила Валю больше всего на свете, всё свободное время отдавая любимой внучке.

Валя раздвинула шторы в большой комнате – солнце влилось в окна, как тонны морской воды заполняют трюмы затонувшего корабля, а затем решила позвать Юльку и направилась к соседней квартире.

Дверной звонок настойчиво просвистел: «Взь-взь, взь-взь-взь, взь-взь-взь-взь, взь-взь». То, что у двери была Валя, сомнений у соседки не возникло.