Понкайо. Книга 3

Вернувшись к себе, он опустился на кровать, закурил вторую сигарету и предался размышлениям. Мог ли он убить Ингу? Он вспомнил все приступы гнева: как ударил ее ногой, как стукнул головой о стену, как она потеряла сознание после чересчур сильного броска в угол… или в стеллаж? Не суть. Главное, что этим все и заканчивалось. Захару даже не приходилось вызывать Патрика. Никаких серьезных травм, никаких вывихов, даже швы ни разу не накладывали. Была только всякая мелочь вроде синяков и разбитой губы. Он запрещал питомцам поднимать руку на сирен, но ими пользовались все, не каждому ведь нравится трахать усыпанное синяками тело. Инга принадлежала только ему, она его собственность, и он был вправе делать с ней все, что ему захочется. Здесь и сравнивать нечего. Тем не менее Захар не позволял ей выставлять отметины напоказ: вдруг питомцы решат, что им тоже теперь можно?

Бывали случаи, когда Захар перехватывал на Инге чей-нибудь пьяный взгляд и потом вымещал на ней злость. Он доходил до бешенства и всерьез подумывал о том, не всадить ли ей нож в сердце. Но когда Инга оказывалась на полу и уже не могла встать, или сознание теряла, он проникался к ней жалостью и сразу остывал. Захар нуждался в ней. Он долго не признавался себе, что ее приручение давно вышло за рамки спортивного интереса, но потом увидел ее танцующей с Феликсом и внутри словно что-то взорвалось. Он понял, что не может от нее отказаться и делить ни с кем не согласен. Эта сильная привязанность испугала его и разозлила, и дабы хорошенько во всем разобраться, Захар на время отдалился от Инги. Он донельзя натянул вожжи, приказывал себе не думать о ней, напоминал себе, ради чего ее оставил и что собирался сделать по достижении цели. Но цель-то не достигнута! Разумнее было бы избавиться от Инги тогда же, но это значило бы признать свое поражение и свое бессилие. Захар не желал мириться с таким унизительным провалом, ведь он всегда добивался желаемого.

Держаться на расстоянии оказалось не так-то просто. Мысленные увещевания сохраняли в тонусе на протяжении дня, но потом бравую силу духа подрывали томительные сны, которые отказывались следовать его самообману. Вынужденное отдаление продлилось всего неделю. Передатчик из уст воспитанников, доставляющий сведения о состоянии тиранки, быстро перестал его удовлетворять. Тоска по карим глазам и золотистой россыпи веснушек, пьянящему голосу и податливому телу стала невыносимой, и вот наступил день, когда потребность видеть истязательницу возобладала над Захаром и его желанием отодвинуть встречу, к которой он никак не мог подготовиться. Не в силах больше бороться с собой, он отправился к Инге, удрученный нехорошим предчувствием, отяжеленный осознанием произошедшей между ними перемены и изменений в нем самом.

Сперва он подумывал ее убить. Затем точно решил: продать! Освободиться от нее, пока еще может. Но потом он представлял Ингу в чужой постели, представлял, как она дарит кому-то такое же наслаждение, какое испытывал он сам, и с яростью признавал собственное слабоволие. Нет, он не готов отказаться от нее. Инга останется здесь и только для него. Захар старался не обнаруживать перед нею своей привязанности, но тиранка словно чувствовала свою власть над ним и с каждым днем все наглее играла на нервах. Одним своим молчанием она доводила его до белого каления. Он ловил себя на сладостном искушении перерезать ей горло, задушить своими руками, проклинал день, когда оставил ее, порой ненавидел так сильно, что подумывал отдать питомцам и посмотреть, с какой прытью она вернется обратно под его крыло. Но от одной мысли, что к Инге кто-то прикоснется, Захара переполняло самой черной ненавистью.

После того случая с Феликсом, когда Инга танцевала с ним во хмелю, прижимаясь всем телом, обнимая за шею и забрасывая на него ноги, Захар все время представлял ее то с одним, то с другим питомцем. Он исходил бешеной злобой, снова и снова обрушивался на Ингу и все метался в поисках доказательств ее порочности. Он боялся выйти из-за стола и оставить ее одну и ненавидел себя за этот страх, ненавидел питомцев за подорванное доверие, которое, как бы ни силился, не мог восстановить, ненавидел Ингу за ее красоту и чувственность, за то, что попалась ему и застряла в голове. Не стоило приводить ее на междусобойчики. О чем он только думал? Захар тысячу раз пожалел о своей опрометчивости, но из нежелания после истории с Феликсом показаться малодушным продолжал таскать ее за собой. Он видел на лицах воспитанников беглый интерес – слишком уж они старались не смотреть на нее, – но даже когда он запретил Инге выставлять напоказ свое тело и завернул ее в длинный сарафан, это не умалило аппетита стаи. Они не переставали мечтать о ней, Захар чувствовал это, он это знал.