Послание Чехова

Старик идет к своему соседу, куму, долго сидит у него, пьет чай, потом водку; нерешительно просит кума дать ему осьмушку овса – накормить лошадь. Кум советует отправить никуда не годных одров на живодерню, да и самому ему устроиться куда-нибудь в богадельню. Но тут Зотов вспоминает, что у него есть внучка – собственно, не внучка, а дальняя родня, – которая унаследует его дом. И он решает: пойти к ней, чтобы она его кормила. Загоревшись этой идеей, Зотов идет домой, берет узел, палку и отправляется к внучке – она живет на хуторе в десяти верстах. Уходя, он оставляет ворота настежь, чтобы собака и лошадь могли уйти. Он покидает город, идет полем, вдруг слышит за собой какие-то шаги. Оборачивается – за ним, понурив головы и поджав хвосты, тихо шли лошадь и Лыска. Что делать? Идти с ними к почти незнакомой внучке – невозможно. И Зотов сворачивает в живодерню. Нахлебники идут за ним. Конец особенно мрачен. Зотов долго дожидается, пока живодер Игнат что-то приготовляет, потом «лошадь была поставлена в станок, после чего послышались два глухих удара: один по черепу, другой от падения большого тела. Когда Лыска, видя смерть своего друга, с визгом набросилась на Игната, то послышался еще третий удар, резко оборвавший визг. Далее Зотов помнит, что он, сдуру и спьяна, увидев два трупа, подошел к станку и подставил свой собственный лоб…» (С., 5, 287).

Этот пронзительно-печальный рассказ нельзя забыть – он оставляет занозу в сердце. Не верится, что написал его 26-летний журналист, «пишущий по смешной части», тогда еще Антоша Чехонте, бесперебойно поставлявший «мелочишки» в малую прессу, доселе не тративший (по его признанию) больше одного дня на сочинение одного рассказа. Неизвестно, в один ли день были написаны «Нахлебники», но это один из шедевров молодого Чехова, тогда, кажется, никем по достоинству не оцененный.

Автор готов «понять и простить» жалкого, обнищавшего домовладельца Зотова, но больше, чем ему, сочувствует его безвинным бессловесным нахлебникам, которые покорно бредут и бредут за своим никчемным хозяином, то ли оберегая его, то ли все еще чего-то от него ожидая и надеясь. Значит, уже тогда у Чехова возникали мысли, близкие тем, что гораздо позже выразил поэт Максимилиан Волошин:

Зверь на нас взирает с упованьем,………………………………………………

Со смиреньем кротким принимаяВесь устав жестокий человека.

Человек над тварями поставленИ за них ответит перед Богом:Велика его вина пред зверем,

Пред домашней тварью особливо[64].

Еще раньше, в 1883 году, Чехов написал очерк «В Москве на Трубной площади», где замечательно живо и колоритно изображены продавцы, покупатели и товары птичьего рынка. И здесь есть намеки на «устав жестокий человека». «Труба, этот небольшой кусочек Москвы, где животных любят так нежно и где их так мучают…» (С., 2,248) – говорится в заключение. Этот очерк был отклонен редактором «Осколков» Лейкиным как имеющий «чисто этнографический характер». А Чехов, готовя собрание сочинений, из множества своих публикаций за 1883 год отобрал всего двадцать рассказов, и в их числе «В Москве на Трубной площади».

В этом рассказе есть сценка, где один из покупателей говорит: «Я читал, что у какого-то ученого кошка, мышь, кобчик и воробей из одной чашки ели». Ему отвечают: «Очень это возможно, господин. Потому кошка битая, и у кобчика, небось, весь хвост повыдерган. <…> Животное то же, что и человек. Человек от битья умней бывает, так и тварь» (С., 2, 246). Как видно, вопрос этот интересовал и самого Чехова. Он возвращается к нему через много лет в повести «Три года». Там беседуют двое: историк Ярцев, защищающий идею мирного ненасильственного прогресса, и юрист Кочевой – сторонник социальной борьбы. Ярцев говорит: «Достиг же один ученый того, что у него кошка, мышь, кобчик и воробей ели из одной тарелки, и воспитание, надо надеяться, будет делать то же самое с людьми». Кочевой возражает ему, приводя тот же аргумент, что продавец на Трубной площади: «Не ждать нужно, а бороться. Если кошка ест с мышью из одной тарелки, то вы думаете, она проникнута сознанием? Как бы не так. Ее заставили силой» (С., 9, 56–57).

Оба спорщика – хорошие, симпатичные люди. Чехов, как всегда, не становится открыто на сторону того или другого. Но из всего контекста повести ясно, что Ярцев ему гораздо ближе, – он и умнее, и образованнее, и тоньше прямолинейного Кочевого. Мысли об эволюционном развитии человечества посредством культуры не раз высказывались самим Чеховым в его переписке. Пример с животными-врагами, приучившимися есть из одной тарелки, всплыл, видимо, не случайно. Действительно ли «один ученый» добился таких результатов? И если да, то правда ли, что животные так поумнели от битья, то есть их заставили силой? Или здесь что-то другое?