Аукнешься – и возвратится звук с небесных круч,где в облаках янтарныхсвет заключён, как звездчатый паук. Червонный вечер.В маленьких пекарняхлопатой вынимают из печи насущный хлеб, и слышенголос вышний —ты оскорблён? смирись и промолчи, не искушаямирозданья лишнейслезой – ты знаешь, высохнет слеза, умолкнет океан,костёр остынет,и обглодает дикая коза куст Моисея в утренней пустыне.Бреду, и с демоном стоглавым говорю от рынка рыбного,где смерть сама могла быглядеть в глаза мерлану и угрю, и голубомукаменному крабу, —и сходится стальной, стеклянный лес к соборной площади,и нищие брезгливосчитают выручку, и скуден бледный блеск витрини запах слизи от залива —так город пуст, что страшно. Замер лист опавший,даже голубь-птицалетит вполсилы, смирно смотрит вниз и собственногоимени стыдится.И всё-таки дела мои табак. Когда б я был художникомбеспалыми кисть сжимал в прокуренных зубах – изобразил бы ночь,с тупым оскаломбомжей продрогших, запашком травы и вермутаиз ледяного чрева.Я крикнул бы ему: иду на вы! Губя себя, как яблочная Ева,в стальном, стеклянном, каменном раю, – которым правитвещий или сущий, —у молчаливой бездны на краю уединясь с гадюкою поющей.Что скажешь в оправданье, книгочей? Где твой ручей,весь в пасторальных ивах,источник неразборчивых речей и вдохновенийпротиворечивых?Головоломка брошена – никак не сходятся словесныеобломки.Мы говорим на разных языках – ты, умница, и я,пловец неловкий.И чудится – пора прикрыть тетрадь, – шуршат листы,так высохнуть легко в них! —и никому уже не доверять ни дней обветренных,ни судорог любовных.