После бури

– Белый галстук вроде бы только для членов семьи… – мягко проговорил Петер.

– Ты и есть семья, – отозвался голос у калитки.

Это был Теему. Он стоял рядом со священником. «Только в этом городе, – подумала Мира, – только в этом треклятом городе можно увидеть хулиганов, стоящих рядом со священниками». Но когда Петер взглянул на нее, она кивнула и с напускной бодростью сказала:

– Иди вперед! Я узнаю, не надо ли чем помочь!

Петер ушел, а она осталась стоять, глядя на мужа, священника и хулигана и поеживаясь от одиночества. Вдруг совсем рядом она почувствовала запах въевшегося в одежду дыма и чью-то теплую ладонь в своей. Это была Мая.

– Я скучала по тебе, мама.

О господи. Мира чуть не вернулась в машину, чтобы присесть и перевести дух. Наши дети понятия не имеют, что они с нами делают.

* * *

После разговора со священником Петер и Теему стояли в церкви, в окружении чудовищного шума – хлопали двери, скрежетали и грохотали расставляемые вдоль стен стулья. Гул напоминал ледовый дворец.

– Что там со… Львом? Вы… поговорили? – спросил Петер, тревожась, что Теему за всем этим шумом не расслышит его слов и что расслышит.

Теему посмотрел на него, словно спрашивая: «Ты действительно хочешь это знать?» Знать это Петер, конечно, не хотел, но чувствовал, что должен.

– Мы оставили ему сообщение, – сказал Теему.

– Где? – спросил Петер.

Теему почесал свежевыбритый подбородок и поправил свой безупречно зачесанный чуб. Даже галстук – тоже белый, как у Петера, – был завязан безупречно. Их можно было принять за отца и сына.

– У него в саду.

Петер, естественно, пожалел о том, что спросил. Он помнил, как злился, когда узнал, что Лев устроил Амату перед драфтом в НХЛ, помнил едва скрываемые угрозы, когда Лев появился вчера у его дома, но он помнил также и то, как поступила Группировка по отношению к нему самому несколько лет назад, когда они были недовольны его работой в клубе. Как Мире названивали из логистической фирмы, потому что их дом без их ведома выставили на продажу, и как Фрак позвонил Петеру, чтобы рассказать, что кто-то напечатал в газете объявление о его, Петера, смерти. Забыть не значит простить. Пожалуй, Мира могла бы снизойти до перемирия с таким человеком, как Теему, но Петер сейчас поступил совсем иначе. Он принял Теему в союзники. Рано или поздно приходится спросить себя: если тот, кого я боялся, теперь стал моим защитником, то кто из нас двоих переметнулся на другую сторону?

Когда люди повалили в церковь, Петер почувствовал себя осой в пивном стакане. Он стоял рядом с Теему, и, один за другим, к нему подходили люди, пожимали ему руку, как в его бытность спортивным директором, кто-то озабоченно косился на его спутника, многие – нет. Кто-то пожимал руку и Теему тоже. Может быть, из уважения к Рамоне, а может, из сочувствия к политической ситуации, сложившейся в городе. Все слышали о драке в ледовом дворце, и никто не обольщался, что это конец чего бы то ни было: все знали, что это начало. Через неделю основные команды «Бьорнстада» и «Хеда» встретятся в первой игре сезона. Иногда можно позволить себе отстраниться от таких людей, как Теему, но сейчас был не тот случай.

Двадцать минут ушло на то, чтобы заполнить церковь, вдвое больше – на то, чтобы объяснить тем, кто остался на улице, что мест внутри больше нет. С Рамоной прощались при открытых дверях.

* * *

Мая сидела рядом с Аной позади мамы и брата. Увидев, как медленно Петер идет к микрофону, они поняли, что ноги едва держат его и он боится споткнуться. Он сыграл сотни матчей перед тысячной публикой, но все, что могло случиться на льду, было сущей ерундой по сравнению с необходимостью держать речь. Он поправил свой белый галстук, неудобный, как незаслуженная медаль. Все смолкло, его покашливание прозвучало громче, чем он ожидал, он вздрогнул, и короткие смешки публики и незамедлительно последовавшая за ними новая тишина парализовали его. Наконец ему удалось вытащить из кармана и развернуть помятый листок.

– Я… – начал он. – Я буду краток. Я… я не мог решить, что мне сегодня сказать. Не хотелось бы, чтобы вам показалось, будто я считаю, что знал Рамону лучше, чем кто-либо из вас. Правда в том, что я вообще ее почти не знал. И все же я уже скучаю по ней, как скучают… как скучают по родителям. Я… простите…

Петер заглянул в свой листок, тот дрожал настолько, что шуршание было слышно в самом дальнем ряду. Потом вдохнул через нос, выдохнул через рот и судорожно начал читать по бумажке:

– Единственное, о чем мы могли говорить с ней не ссорясь, это хоккей. Однажды я сказал, что спорт такая странная штука, – мы отдаем ему всю свою жизнь, а на что мы в самом лучшем случае можем рассчитывать? На несколько мгновений… и это все. Несколько побед, несколько секунд, когда мы чувствуем себя могущественнее, чем мы есть на самом деле, несколько моментов, когда мы воображаем себя бессмертными.