Последняя из рода Мун: Семь свистунов. Неистовый гон

– Сначала он убивал светловолосых девушек в разных городах, но потом оказался в Альбе. Я начал расследовать дело, хотя многие говорили, что заниматься им бессмысленно. Знаешь, у нас больше любят ловить с поличным, а не искать иголку в стоге сена. В крайнем случае устраивают допрос, пока подозреваемый не сознается. Но это не мой метод. Потом в Альбе произошло еще одно убийство. И еще одно. Год я пытался поймать душегуба, но затем был вынужден приехать в Нортастер на месяц. Мать серьезно заболела, не мог оставить ее одну. И спустя пару недель убийство произошло в Нортастере. Тот же почерк: худощавая светловолосая девушка, от груди до паха – выцарапанные рисунки. Я начал расследование, но ничего не нашел. Меня ждали в Альбе, я вернулся. И вскоре убийца тоже показал себя в Альбе. Так я понял, что не я преследую его, а он меня.

У Элейн мурашки пробежали по спине. Каково это – знать, что за тобой постоянно наблюдает какой-то ненормальный?

– Иногда я почти ловил его, но он ускользал. Иногда мне казалось, что мы менялись местами, и я становился преследователем. Но затем снова – пфф! – Он резко выдохнул, изобразив, будто туман рассеивается перед его носом. – В Кападонию я приехал как раз из-за него: улики показали, что Художник отправился в Хапо-Ое, затем в Лимес. Но идея ехать туда была не так хороша, как мне представлялось: ни один кападонец не выдал бы этого убийцу, даже если бы на его счету были тысячи жертв. Потому что я – карнаби.

Элейн фыркнула:

– Конечно! Глупо было расхаживать по Лимесу в этой синей форме. Вы могли тыкать пальцем в глаза прохожим, и то желающих помочь было бы больше.

Оддин печально усмехнулся.

Она встала.

– Означает ли сказанное вами, что я не подхожу под описание возможной жертвы? И все-таки могу ходить одна?

– Разумеется, нет. Нет никаких гарантий, что, оказавшись без подходящей кандидатуры под рукой, он не сойдет с ума окончательно и не попытается убить другую девушку.

Элейн снова бросила взгляд на стол и невольно заметила любопытную запись на пергаменте.

– «Покайся в грехах, и на тебя снизойдет свет», – прочитала Элейн. – Сказания Глен Мора?

Оддин протянул вопросительное: «Мм?» Она ткнула пальцем в лист с рисунком. Длинная полоса кругов, волнистых линий, квадратов и прочих символов складывалась в строчку, которую Элейн скорее вспомнила, чем поняла.

– Необычно видеть здесь, в Мидленде, строки из «Сказаний Глен Мора»; они считаются нашим, кападонским наследием.

Оттолкнувшись от подоконника, Оддин в два шага оказался рядом со своим столом. Нависнув над Элейн, всерьез испугавшейся, что он сейчас ударит ее, спросил:

– Это имеет для вас какой-то смысл?

– Конечно, это же запись на языке древних, – дернула Элейн плечом, словно не видя в этом ничего особенного.

Да, она была прачкой, но ведь родилась дочкой главы клана. Это высокий статус, в деревне все к ней относились по-особому. Холили, лелеяли, обучали всем наукам, необходимым юной девице. Разумеется, язык древних входил в их число.

– В Мидленде его не изучают. Он считается… языком дикарей, – чуть виновато уточнил Оддин, а затем схватил стопку пергаментов и сунул ее в руки Элейн. – Пожалуйста, переведите!

– «Ищи прощения среди труда» … то есть «в труде» … «через труд». Имеется в виду тяжелая физическая работа, а не просто усердие, – пояснила она следующую надпись. – «И придет он, и изгонит бездну». А здесь: «Ты есть бездна». Все эти фразы из «Сказаний Глен Мора», одного из немногих дошедших до нас произведений на языке древних.

– Отличная, должно быть, история! Добрая. Светлая.

Оддин выглядел очень возбужденным. Элейн с сомнением смотрела на то, с каким счастливым видом он подписывал все рисунки.

– Удивительно, как моя светлая голова не нашла решения такой простой задачке. Пускай другие не сообразили, но я?.. – недоумевал он. – Язык древних! Мы все считали, что это просто орнамент. Я даже искал его среди характерных узоров разных племен, думал, смогу выяснить происхождение убийцы. Именно эти символы были оставлены на телах жертв, и я наконец знаю, что они означают.

– Да, это отличается от нашей письменности, – кивнула Элейн. – Учить язык древних было сложно, к тому же – не особенно интересно. В основном сохранились какие-то нравоучительные тексты вроде этого, и мне меньше всего хотелось читать их, когда другие дети играли на улице.

– Но, наконец, это принесло пользу! – заявил Оддин, сжав ее плечи. – Абсолютно стоило того.

Несмотря на полумрак комнаты, его лицо будто светилось от счастья. Элейн смущенно прочистила горло, отошла к камину.

– Неужели никто за все это время не понял, что это?

– Возможно, кто-то и понял, но среди карнаби считается, мм… позорно, что ли, знать язык древних. Никто бы не признался. А с кападонцами я это дело особенно не обсуждал.

– Понятно… И как вам это поможет? Во фразах нет никакого смысла.

Оддин прошелся по комнате.

– Нет, – согласился он. – Но уверен, это станет еще одной деталью мозаики, которая из разрозненных кусочков в итоге сложится в картину. У Художника должна быть причина вырезать это на коже жертв.

Элейн кивнула, соглашаясь.