Последняя из рода Мун: Семь свистунов. Неистовый гон

– Но судьба сыграла с нами в тот день злую шутку, – продолжил Донун после небольшой паузы. – Вышел туман, а для кападонцев это что снег зимой. Обычное дело. Они умеют в нем перемещаться, будто все видят. И ни с того ни с сего Драммонд Мун взял на себя смелость: он повел в бой несколько кланов. Видимо, ему удалось их как-то вразумить. В тот день они взяли много пленных, в том числе меня и моего сына.

Он снова замолчал, на этот раз почти на минуту. Все это время Элейн стояла не шевелясь, стараясь не переминаться с ноги на ногу, потому что боялась спугнуть. Она должна была узнать всю историю.

– Не буду скрывать, я молил о пощаде. Не для себя, для сына. Я успел пожить на этом свете, но он был юн. Увязался за мной в тот поход, а я, старый дурак, согласился. Хотел показать ему мощь нашей армии.

Донун потер колено. Этот жест выдавал его волнение, хотя голос оставался ровным, а лицо не выражало ничего, кроме разве что некоторой задумчивости, какая бывает, когда человек вспоминает дела далекого прошлого.

– Драммонд поклялся мне, что сохранит сыну жизнь. Той же ночью к клеткам, где нас содержали, проникли солдаты. Они зарезали моего мальчика у меня на глазах. Самого же связали и, – он указал на свое лицо, – как видишь. Пытались поделить на пятерых.

Элейн пыталась сглотнуть, но у нее не получалось – в горле пересохло. Она не могла вымолвить ни слова. Она знала о битве при Форте как о героическом сражении. Кападонцы гордились той победой.

– Скоты, – процедил Донун.

– Это были солдаты из его отряда? Из клана Мун? – хрипло спросила Элейн.

Тот нервно махнул рукой:

– Мне все равно. Клятву давал Драммонд. Это была его обязанность: защитить нас от своих – или чужих – кападонцев.

Элейн понимала, что Донун был прав. Но сознание отказывалось принимать открывшуюся истину.

– Не переживай, прачка. Я отомстил. Увы, Ковин, у которого тоже были счеты с Мунами, поторопился: он хотел, чтобы дети Драммонда испытали ту же муку, что и он, потерявший отца. Я бы, конечно, распорядился иначе. Нет боли большей, чем боль родителя, пережившего своего ребенка. Моя жена не перенесла утраты, зачахла за три месяца и померла от страданий. Я остался, чтобы отомстить.

Элейн не хотела понимать его. Не хотела сочувствовать. Не хотела верить услышанному.

– Теперь ты знаешь, прачка, как я получил свои шрамы, – заключил Донун, со стуком ставя стакан, который опустошил залпом. – И знаешь, за что я ненавижу кападонцев. Всех до одного.

Она медленно кивнула, потому что нельзя было никак не реагировать и оставаться неподвижной.

– Ну, иди прочь. Кажется, я утолил твое любопытство.

Элейн вновь кивнула:

– Благодарю за откровенный рассказ, господин Наместник.

С этими словами она развернулась, чтобы уйти.

– Ай-е! – услышала она вдруг и обернулась.

Сердце пропустило удар, затем забилось гулко и быстро. «Ай-е» – кападонское восклицание. Что-то вроде «эй». Так говорили только на родине Элейн. И сейчас она обернулась на кападонское «ай-е», совершенно позабыв об осторожности. Мгновения, пока они с Донуном смотрели в глаза друг друга, показались вечностью.

– Вы что-то сказали? – уточнила она еле слушающимся языком, ощущая, как кровь отхлынула от лица.

– Не бегай тут больше. Нечего прачке делать в саду.

Для кого-то война прошла, для кого-то – так и осталась в сердце. Для Элейн это была лишь история, но Донун видел напоминание о том, что потерял, каждый день глядя в зеркало.

Хороши были дни, когда она ненавидела лишь образ в своей голове, а не настоящего человека!

Впрочем, с Ковином не было сложностей. Да, он потерял отца, – но на поле боя! Война не щадила никого. Если бы Драммонд не убил Торэма, скорее всего, погиб бы сам. Как бы там ни было, месть Ковина была несоразмерной утрате. Карнаби жестоко убили более двух сотен людей, добрая половина из которых были женщины и дети.

К тому же мормэр Нортастера сам по себе был безжалостным. Элейн видела в нем средоточие всего зла.

А позже, в тот же день, произошло кое-что еще, что добавило ей решимости. Элейн зашла на кухню, покончив со стиркой, перекусить. Мари не суетилась привычно у плиты, а сидела за столом, прижав к себе руку.

– Что случилось?

Мари ответила резким «ничего», но Каталина, ужинавшая тут же, негромко сказала:

– Хозяин рассердился.

– И? – произнесла Элейн, когда продолжения не последовало.

– Да он нервничает из-за бала, всего и делов, – вместо ответа проворчала Мари.

– Так что случилось?

– Он обжег Мари руку.

Глаза Элейн округлились.

– Та просто плеснул кипятка немного, – упорно защищала Ковина Мари. – Очень пряное получилось блюдо к ужину, а у господина Торэма были гости, он так опозорился! А если это во время бала случится?

Элейн села за стол и внимательно посмотрела на кухарку.

– Это не означает, что он может причинять вам боль.

– Не значит, конечно, – ответила Каталина, с сочувствием глядя на Мари, которая осторожно дула на запястье.

Там образовался красный волдырь.

– Только хозяину без разницы. Он знает, что Мари некуда идти.