«Когда эсэсовцы увели большинство заключенных смертельным маршем в лагеря, находящиеся в глубине Германии, несколько тысяч больных остались в госпитале Освенцима.
Через несколько дней после того, как первые русские вошли в лагерь, к нам прибыла женщина-врач, майор медицинской службы. Меня попросили остаться в лагере, пока последние голландские больные (то есть те, которые к тому времени не умерли) не будут вывезены в Россию с тем, чтобы после излечения возвратиться домой в Голландию.
В течение трех месяцев я делал сложные медицинские операции, включая ампутации, которые, по сути дела, были далеко за пределами моих возможностей. У меня была насыщенная жизнь, и я питался в основном куриным мясом с бобами из американских консервных банок.
Кроме того, в Канаде (куда свозили все отобранные у евреев вещи) я нашел шубу, которую продал на рынке. […] На эти деньги все оставшиеся до конца войны пять месяцев, которые я провел сперва в Освенциме, а после – в России, я покупал яйца и сливки, так что, когда я прибыл в Голландию в июле, физически я был в очень хорошем состоянии. Что же до моего психологического состояния – сегодня уже не могу сказать, как я себя тогда чувствовал. Реконструкция столь давних событий – штука опасная. […] Я хорошо помню, как вскоре после прибытия русских мы по очереди танцевали у ворот на положенном прямо на снег большом портрете Гитлера, который до этого украшал фасад административного здания. Я уже не знаю, что чувствовал тогда. Думаю, мне было скорее смешно, по крайней мере ни чувства мести, ни чувства удовлетворения я не испытывал. А вот какое чувство у меня определенно было: я знал, что должен рассказать всем о том, что здесь произошло. Если я запишу все, что помню, прямо сейчас и сделаю так, чтобы все об этом узнали, подобный ужас больше никогда не повторится. В то же время я собирался подвести для себя черту под всем случившимся. Возможно, я надеялся, выложив все свои воспоминания на бумагу, освободиться от всего, что преследовало меня. Сразу скажу, что из этого ничего не вышло. Именно тогда мне попалась под руку очень толстая тетрадь – она до сих пор у меня, – в которой я каждый день писал бесконечный отчет о произошедшем: очень маленькими буковками, сидя на краю своей кровати в бывшей Польской штюбе. Я заявляю, что никто не должен сомневаться в точности описанных фактов и ситуаций, несмотря на то, что иногда моя точка зрения на события входит в противоречие с написанными в настоящее время книгами и телевизионными сценариями, на основании которых критики – возможно, из нежелания поискать более верные источники – могут посчитать мои воспоминания фальсификацией».