И далее там же упоминается осужденный, который стоит на эшафоте и думает:
Когда читаешь эти строки, приходят два соображения.
Первое: кажется, для Достоевского было непредставимо, чтобы человек, столкнувшийся с однозначным и неотвратимым смертным приговором, при этом не потерял рассудок.
Второе: как только человек осознает, что ему предстоит скорая смерть, напряжение, возникающее от ее ожидания, становится столь невыносимым, что несчастный уже жаждет ее как единственного спасения от ужаса ожидания.
Из четырех с половиной миллионов евреев, побывавших в Освенциме, выжило самое большее четыре тысячи (то есть спасся примерно один из тысячи) [147]
. Большинство погибших понимали, что их ждет неминуемая гибель. Тем не менее все эти люди не сошли с ума. Давайте разберемся почему.Чтобы понять мысли и чувства узников концлагеря, постоянно находящихся перед лицом смерти, нам необходимо вспомнить, что произошло с евреями до депортации в Освенцим.
К примеру, остававшиеся в Амстердаме и даже уже находившиеся в Вестерборке [148]
всячески отгораживались от страшной реальности. Можно сказать, что это стало особенностью их менталитета. Разум подсказывал, что их могут отправить в Польшу, но, несмотря на это, все продолжали убеждать себя: «Нас это не коснется». Они просто не желали слышать о том, что их соплеменников там убивают в газовых камерах (хотя в радиопередачах Би-би-си эта тема поднималась с 1941 года). Они не желали смотреть правде в глаза, повторяя, что это «британская пропаганда». Только уже оказавшись в поездах на границе Нидерландов, он поняли, какой фикцией были гарантии безопасности, типа печатей еврейских советов, составлявшихся немцами списков и многого другого.Из-за нежелания принять реальность и ложного чувства защищенности подавляющее большинство нидерландских евреев не предприняли ни одной попытки спастись, сбежав или организовав сопротивление. В отличие от голландцев обитатели Варшавского гетто были реалистами. Их этому научили годы выживания в условиях антисемитизма. Немцы, со своей стороны, действовали хитро, распространяя информацию, будто Вестерборк – «хороший» концлагерь, где есть даже какие-то «удобства». И все же депортации было не избежать, и когда в поезде, идущем в Польшу, стало совершенно очевидно, что репрессии неотвратимы, в ход пошел другой защитный механизм. Люди впали в гипоманиакальное состояние. Толпа повела себя как испуганный ребенок, который поет в абсолютной темноте, чтобы заглушить свой страх перед ней. Один из депортируемых вытащил гитару, другой запел, заражая окружающих оптимизмом, так что вскоре весь товарный вагон (вернее, вагон для скота) подхватил мелодию. Неестественная радость нарастала, когда пассажиры состава проезжали разбомбленные немецкие города. И хотя все уже осознавали, что едут в концлагерь, страх перед ним отступил.
Когда поезд сделал длительную остановку на станции в городке Аушвиц [149]
, все ждали только одного: когда же он снова тронется, чтобы поскорее добраться до места назначения. Никто не думал о том, что там всех ждет скорый конец…Через много часов состав снова двинулся в путь, но вскоре остановился у длинной платформы посреди зеленых полей. На перроне стояли бритые мужчины в полосатых лагерных робах. Они подбежали к вагонам и резким рывком открыли двери.
В тот момент осознание реальности все еще подавлялось. Врач, который ехал с женой и ребенком со мной в одном вагоне, сказал про стоящих на платформе: «Смотрите, эти заключенные помогут нам с багажом». Это была фраза туриста, совершающего увеселительную прогулку по горам и не замечающего опасности, пока прямо ему на голову не обрушится лавина. Прибытие в концлагерь – тяжелая психическая травма, она наваливается на сознание лавинообразно. Все происходит так быстро, что тебя может сбить с ног и раздавить потоком событий.
Восемьдесят процентов пассажиров нашего состава посадили в большие грузовики. В основном там были старики, инвалиды и матери с детьми. Их отвезли в так называемый «
Давайте лучше обратимся к тому, что происходило с молодыми и здоровыми узниками.