Психическая травма «накатывала» в несколько этапов. После того, как двери товарных вагонов распахнулись, встречавшие заключенные выгнали всех приехавших на перрон палками и дубинками. Новенькие впервые узнали, как обращаются здесь с людьми, но это произошло не при встрече с эсэсовцами. Они столкнулись с жестокостью со стороны товарищей по несчастью. Полицейские функции выполняла особая категория узников: это были люди, хорошо знавшие здешние правила. В Освенциме такую роль выполняли в основном поляки.
Весь багаж свалили в одну кучу. Можно было распрощаться с последними материальными напоминаниями о доме. Однако дальше произошло самое худшее. На платформе выстроили несколько шеренг: в одном ряду были те, кто постарше, в другом – молодые мужчины, в третьем – молодые женщины. Тут стало понятно, что нас разлучат с близкими и придется долго пребывать в страхе и неизвестности, прежде чем мы сможем увидеться. В тот момент новенькие еще верили, что встретятся вновь, и искренне говорили друг другу «до свидания». Но вот шеренги пришли в движение, и с каждым шагом травма, обрушившаяся на каждого, становилась глубже и тяжелее.
Молодые мужчины зашли за ограждение и оказались на территории лагеря. Здесь были складские помещения для стройматериалов, большие ветхие сараи, огромные штабеля с бревнами и кирпичом. Проезжали небольшие вагонетки на простой ручной тяге и огромные вагоны, которые толкало по пятнадцать-двадцать человек в тюремных робах. По дороге попадались также мастерские, из которых доносился шум работающих станков. А потом снова шли склады, горы досок и кирпича. Везде кипела работа, возводились здания.
У новоприбывших возникали ассоциации, связанные с принудительным трудом прошлых веков, – рабы на галерах, каторжная работа в рудниках. В голове крутилась непереносимая мысль: «Я теперь тоже каторжник». То, что раньше было известно только из художественных произведений (например, из «Записок из мертвого дома» Достоевского или из фильма «Я – беглый каторжник»), становилось реальностью.
Потом узники подошли к воротам и увидели ту часть лагеря, где им предстояло поселиться. Над воротами красовалась чугунная надпись с лагерным девизом: «
Сложившаяся здесь система отношений была, в частности, построена на поддержании этой надежды. Эсэсовцы иногда угрожали отдельным личностям, но никогда, пожалуй, не заявляли, что их цель – уничтожение всех узников. Они нарочно распространяли различные слухи, быстро проникавшие в густонаселенные бараки, действовавшие как анестезирующий яд и подпитывавшие иррациональные иллюзии. Все это удерживало заключенных от активного сопротивления. При этом упование на то, что, работая, ты станешь свободным, исчезло после первых же бесед со старожилами, среди которых были некоторые наши соотечественники.
Они немилосердно и без обиняков рассказали новичкам сразу всю правду: о пытках, эпидемиях, голоде и особенно о еженедельных «отборах», во время которых выявлялись самые слабые и отправлялись в газовую камеру. Помню, я беседовал с одним узником примерно через час после моего прибытия в лагерь. Это был сильный, хорошо сложенный молодой человек, с виду вполне упитанный. Он сразу заявил, что никто из нас здесь не выживет. Я с недоверием спросил: «А как давно вы здесь?» – «Год». – «Значит, тут все-таки терпимо!» Однако он не позволил мне обольщаться, сказав, что остался последним из партии в тысячу человек, прибывшей вместе с ним. В прошлом этот парень был боксером-чемпионом. Эсэсовцы ценили его достижения и взяли бывшего спортсмена под свою опеку.
В общем, вскоре мы уже в деталях знали, какая доля ждет нас. Изматывающий труд, скудный рацион, недостаток сна и отдыха – лагерная жизнь была невыносима. Когда мы впервые увидели вагоны, заполненные наиболее истощенными узниками, которых везли в Биркенау – ту часть лагеря, где находился крематорий, – сомнений не осталось.