Последние дни Помпеи

Снилось ему, что он перенесся в самые недра земли и стоял один в огромной пещере, подпираемой колоннами, высеченными в грубых первобытных скалах и скрывавшимися кверху во мраке, куда никогда не проникал ни единый луч света. В промежутках между этими колоннами помещались исполинские колеса, вертевшиеся непрерывно, с рокочущим шумом. Лишь на правой и на левой оконечностях пещеры промежутки между колоннами оставались свободными, и из них тянулись галереи, не совсем темные, но тускло освещенные блуждающими, наподобие метеоров, огнями, которые то ползли, как змеи, вдоль неровной, сырой почвы, то вспыхивали в воздухе дикими, неправильными вспышками, то исчезали, то разгорались снова с удвоенной силой и яркостью. И покуда он с удивлением рассматривал галерею налево, по ней медленно скользили какие-то тонкие, воздушные, прозрачные, как туман, тени. Достигнув большой залы, они как будто подымались кверху и рассеивались, подобно тому, как рассеивается дым, подымаясь в высоту.

Охваченный ужасом, он повернулся в противоположную сторону и увидел, что из глубины мрака быстро спускались подобные же тени, поспешно неслись по правой галерее, словно увлекаемые каким-то невидимым течением. Лица этих призраков были яснее тех, что появлялись в противоположной галерее. На иных выражалась радость, на других печаль, некоторые были воодушевлены надеждой и ожиданием, на других был написан несказанный ужас. И так мелькали они безостановочно, покуда в глазах зрителя не мутилось от непрерывного кружения существ, по-видимому, не зависящего от их воли.

Арбак отвернулся и в глубине зала увидел могучую фигуру исполинской богини, восседавшей на груде черепов. Руки ее были заняты плетением какой-то бледной призрачной ткани, сообщавшейся с бесчисленными колесами, словно она управляла механизмом их движений. Он почувствовал, что, в силу какого-то таинственного влечения, ноги его сами собой направляются к этой женщине, и, наконец, он очутился перед нею лицом к лицу. Черты богини были торжественны, спокойны и величаво-прекрасны. Это было лицо колоссального изваянного сфинкса его родины. Никакая страсть, никакое человеческое волнение не нарушало этого ладного, задумчивого чела. Не было на нем ни горя, ни радости, ни воспоминаний, ни надежды – оно было свободно от всего, чему может сочувствовать мятежное человеческое сердце. Тайною тайн была запечатлена его красота, она внушала благоговение, но не страх – то было воплощение чего-то высшего. Арбак почувствовал, что голос его, помимо его воли, срывается с уст, обращаясь к богине.

– Кто ты и в чем твоя задача?

– Я та, которую ты признал, – отвечал могучий призрак, не прекращая своей работы. Имя мое – Природа! Перед тобой здесь колеса мира, и рука моя управляет ими, давая жизнь всему живущему.

– А что такое, – продолжал голос Арбака, – что такое эти галереи, так причудливо освещенные и теряющиеся по обе стороны в бездне мрака?

– Та галерея, что ты видишь налево, – отвечала богиня, – есть галерея Не родившихся на свет. Тени, мелькающие взад и вперед, души, выходящие из лона вечности на свое предопределенное земное странствие. Та галерея, что ты видишь направо, куда спускаются тени сверху, такие же неведомые и смутные, это галерея Умерших!

– А что значат, – проговорил голос Арбака, – эти блуждающие огни, которые мелькают во тьме, но только нарушают ее, ничего не раскрывая?

– О, темный мудрец человеческой науки! Мечтатель, читающий в звездах, мнимый знаток сердца и происхождения бытия! Эти огни – лишь слабые проблески того знания, что дано Природе для того, чтобы она могла прокладывать себе путь, намечать прошлое и будущее настолько, чтобы предопределять свои цели. Суди же, жалкая марионетка, сколько света выпадает на твою долю!

Арбак, чувствуя, что весь дрожит, снова спросил:

– Зачем я здесь?

– Таково веление рока, тень твоей судьбы, устремляющейся в вечность, отрешаясь от земли.

Прежде чем Арбак успел ответить, он почувствовал порыв сильного ветра, вдруг пронесшийся по пещере, словно дуновение исполинского бога. Подхваченный с земли, как лист осенней бурей, он увидал себя среди теней мертвецов, уносимых вместе с ним в бездну мрака.

В тщетном, беспомощном отчаянии он боролся против увлекавшей его силы, и вдруг ему показалось, что вихрь облекается в известный образ, принимает призрачные очертания, становится похожим на орла с растопыренными в воздухе крыльями и глазами, которые, сверкая, пристально, безжалостно вперились в его взор.

– Кто ты? – невольно спросил голос египтянина.

– Я то, что ты признал, – призрак громко захохотал, – имя мое – Рок.

– Куда ты влечешь меня?’

– К неизвестному.

– К счастью или горю?

– Что ты посеял, то и пожнешь.

– Страшное существо – этого не должно быть! Если ты управляешь жизнью, то мои проступки на тебе лежат, а не на мне.

– Я лишь дуновение божества! – отвечал могучий вихрь.

– Итак, значит, тщетна моя наука! – тяжело простонал мудрец.

– Земледелец не винит судьбу, когда посеяв плевелы, он не собирает колосьев. Ты посеял преступления, не укоряй и ты судьбу, если не соберешь жатвы добродетели.