Последние дни Помпеи

– Нигер, – сказал он, вдруг обернувшись, когда выбрался из толпы, – мы с тобой часто вздорили. Хотя завтра нам не придется состязаться друг против друга, однако надо ожидать, что один из нас может пасть, дай мне твою руку!

– С удовольствием, – отвечал Созий, протягивая свою пятерню.

– А! это что за дурак? Я думал, что Нигер идет за мною следом!

– Прощаю тебе твою ошибку, – молвил Созий снисходительно. – Не беспокойся, ошибка вполне понятная – я и Нигер приблизительно одинакового сложения.

– Ха, ха! Вот это чудесно! Нигер задушил бы тебя, если бы слышал.

– Ну, вы, господа гладиаторы, имеете пренеприятную привычку разговаривать, – сказал Созий. – Переменим разговор.

– Хорошо, хорошо, – молвил Лидон нетерпеливо. – Но я не расположен с тобой разговаривать.

– Правда, – возразил раб. – У тебя, без сомнения, и без того есть о чем подумать, завтра ведь твой первый дебют на арене. Ну, что ж, я убежден, что ты умрешь молодцом.

– Пусть твои слова падут на твою голову, – сказал суеверный Лидон, которому отнюдь не понравилось напутствие Созия. – Умереть! Нет, надеюсь, мой час еще не настал.

– Кто играет в кости со смертью, тот может всего ожидать, – возразил Созий. – Но ты все-таки здоровенный малый и я желаю тебе всякой удачи. А затем, прощай!

С этими словами раб повернулся и пошел домой

– Надеюсь, что слова этого негодяя не дурное предзнаменование, – проговорил Лидон задумчиво. – В моей заботе о выкупе отца, в моем доверии к своим мускулам и жилам я упустил из виду возможность смерти. Бедный отец! Ведь я твой единственный сын… Что, если я погибну?

Взволнованный этой мыслью, гладиатор тревожно ускорил шаги, как вдруг на противоположной стороне улицы увидал самый предмет своих помыслов. Опираясь на палку, согбенный заботами и годами, потупив глаза, брел дрожащими шагами седой Медон навстречу гладиатору. Лидон остановился на мгновение: он сразу угадал причину, заставившую старика выйти из дому в этот поздний час.

– Наверное, он меня ищет, он поражен ужасом, узнав приговор над Олинтием. Более чем когда-нибудь он считает арену преступной и ненавистной, он хочет опять отговаривать меня идти на состязание. Надо избегать его, я не могу более выносить ни его просьб, ни его слез.

Все эти мысли, которые так долго рассказывать, молнией пронеслись в голове молодого человека. Он круто повернул назад и быстро побежал в противоположном направлении. Он не останавливался до тех пор, пока не очутился на вершине небольшого холма, откуда открывался вид на самую веселую, роскошную часть миниатюрного города. Там он окинул взором затихшие улицы, озаренные серебристым светом луны (только что взошедшей и живописно освещавшей толпу, которая шумно сновала вокруг амфитеатра). Красота этой сцены произвела на Лидона сильное впечатление, несмотря на грубость его натуры, неспособной к увлечению воображением. Он сел отдохнуть на ступенях покинутого портика и почувствовал, как спокойствие ночи проникает ему в душу и укрепляет ее. Напротив сиял огнями дворец, где происходил пир. Двери были отворены настежь для прохлады, и гладиатор увидел множество гостей, группами расположившихся за столами в атриуме. Позади их, замыкая длинный ряд освещенных покоев, сверкала при лучах месяца струя далекого фонтана. Между гирляндами, обвитыми вокруг колонн залы, сверкала местами мраморная статуя, а среди взрывов веселого смеха раздавалась музыка и слова эпикурейской песни.

В то время как Лидон прислушивался к словам этим, выражавшим модную философию той эпохи, мимо него прошла вдруг небольшая группа людей среднего класса в простых одеждах. Они вели о чем-то серьезную беседу и, по-видимому, даже не замечали гладиатора, проходя мимо.

– О, какой ужас! – говорил один из них. – Отняли у нас Олинтия! Отсекли нашу правую руку!

– Может ли человеческая жестокость идти дальше? – подхватил другой. – Приговорить невинного к казни на той же арене, как и убийцу! Но не будем отчаиваться – еще раздастся гром с горы Синайской, и Господь защитит своего праведника. «Безумец сказал в сердце своем – несть Бога!»

В этот самый момент из иллюминированного дворца снова грянул припев застольной песни.

Едва успели замереть слова, как назареяне, воодушевленные внезапным негодованием, громко запели один из своих любимых гимнов, кончающийся припевом: «Горе вам, нечестивцы, горе вам!»

Эти зловещие слова заставили умолкнуть пораженных гостей в зале пиршества. Христиане прошли мимо и скоро скрылись из глаз гладиатора. Приведенный в ужас мистическими обличениями христиан, Лидон, погодя немного, тоже встал и направился домой.