Последние дни Помпеи

Ропот ненависти и ужаса, вызванный его преступлением и встретивший его появление на арене, сразу замер и невольно сменился безмолвием восхищения и сострадательного уважения. С быстрым, судорожным вздохом, вылетевшим из уст всей массы, как из груди одного человека, зрители перевели взоры от афинянина к какому-то темному зловещему предмету среди арены. Это была клетка льва.

– Клянусь Венерой, какая жара! – промолвила Фульвия. – Однако сегодня нет солнца. Зачем эти глупые матросы не сумели как следует натянуть навес[29]?

– О да, очень жарко, – подтвердила жена Пансы. – Мне дурно!

Даже ее испытанный стоицизм не выдержал в ожидании предстоящей борьбы.

Льва не кормили в течение целых суток, и все это утро животное проявляло странное, тревожное беспокойство, которое сторож приписывал терзаниям голода. Но, судя по всему, он казался более испуганным, чем разъяренным. Его рычание было жалобно и печально, он повесил голову, вдыхал воздух сквозь железную решетку, затем ложился, опять вскакивал и снова испускал дикий, протяжный рев. Так и теперь, в своей клетке он лежал немой и неподвижный, с широко раздувшимися ноздрями, прижатыми к перекладинам, и тяжело дышал, вздувая песок на арене.

У эдила задрожали губы и побледнели щеки. Он тревожно оглянулся и остановился в нерешимости. Толпа стала проявлять нетерпение. Наконец он медленно подал сигнал. Сторож, стоявший позади клетки, осторожно поднял решетку, и лев ринулся вон с могучим, радостным ревом освобождения. Сторож поспешно отступил через обнесенный решеткой проход и оставил царя пустыни одного со своей жертвой.

Главк встал в такую позу, чтобы как можно тверже встретить первое нападение зверя, подняв правую руку с небольшим сверкающим оружием, в слабой надежде, что одним хорошо направленным ударом (он знал, что успеет нанести лишь один удар) ему удастся, может быть, сквозь глаз пронзить мозг своего страшного врага.

Но к неописуемому удивлению всех, зверь как будто не замечал присутствия человека.

В первый момент освобождения он круто остановился на арене, поднялся на задние лапы, нетерпеливо потянул воздух, потом вдруг прянул вперед, но не на афинянина. Рысью стал он кружить по амфитеатру, поворачивая в разные стороны свою огромную голову с беспокойными, встревоженными глазами, словно отыскивая выход, чтобы бежать. Раза два он пытался перескочить через парапет, отделявший его от публики, и когда это ему не удавалось, он испускал глухой вой, не похожий на обыкновенный его потрясающий, царственный рев. Он не проявлял, однако, никаких признаков ярости или голода. Опущенный хвост его разметал песок, вместо того чтобы ударять по бокам, а взгляд его хотя и останавливался по временам на Главке, но тотчас же бесстрастно скользил куда-то в пространство. Наконец, как будто устав искать выход, он со стоном забился снова в клетку и прилег.

Первое изумление зрителей при виде апатии льва скоро перешло в негодование на его трусость. И мгновенное сострадание черни к Главку обратилось в досаду по поводу ее собственного разочарования.

Эдил позвал сторожа:

– Что это значит? Возьми копье, постарайся выгнать его, а потом запри дверь клетки.

В то время как сторож с некоторым страхом, а больше с изумлением, собирался исполнить это приказание, у одного из входов в арену раздался крик. Произошло замешательство, послышались восклицания, которые вдруг замолкли при чьем-то возражении. Все взоры обратились в ту сторону с удивлением. Толпа расступилась, и Саллюстий вдруг появился на сенаторских скамьях, с растрепанными волосами, запыхавшийся, измученный, весь в поту. Он поспешно оглянул арену.

– Уведите афинянина, – воскликнул он. – Скорее! Он невиновен! Арестуйте Арбака египтянина – это он… убийца Апекидеса!

– С ума ты сошел, Саллюстий! – возразил претор, вскакивая. – Что это за вздор?

– Удалите афинянина! Поскорее! Или кровь его падет на ваши головы. Претор, останови казнь, или ты ответишь императору своей головой! Я привел с собой очевидца убийства жреца Апекидеса. Расступись, народ Помпеи, устреми свои взоры на Арбака – вон он сидит! Дорогу жрецу Калению.

Бледный, страшный, только что вырвавшийся из пасти голодной смерти, с осунувшимся лицом, с мутными глазами, с исхудавшим, как у скелета, телом, Калений был отнесен в тот самый ряд, где сидел Арбак. Ему дали немного пищи, но главное, что поддерживало его слабые члены, была жажда мести!

– Жрец? Калений! Калений! – подхватила чернь. – Да неужели это он? Нет, это мертвец!

– Это, действительно, жрец Калений, – с важностью проговорил претор. – Что ты имеешь сказать, Калений?

– Арбак египтянин – убийца Апекидеса, жреца Исиды. Я собственными глазами видел, как он нанес удар. Из мрака темницы, куда он бросил меня, от ужасов голодной смерти боги спасли меня, чтобы я объявил о преступлении! Освободите афинянина, он невиновен!

– Так вот почему пощадил его лев! Какое чудо, какое чудо! – воскликнул Панса.

– Чудо, чудо! – кричал народ. – Удалить афинянина, а Арбака бросить льву!

И крик этот разнесся эхом по долам, холмам и по всему берегу моря: «Арбака бросить льву!»