Последние дни Помпеи

Как будто сговорившись, и эдитор и народ подали сигнал пощады. Приблизились служители при арене, сняли шлем с побежденного. Он еще дышал и свирепо поводил глазами на врага. Жестокость, усвоенная им в его ремесле, светилась в его взоре, выражалась на его челе, уже покрытом тенью смерти. Вдруг он вздрогнул, приподнялся и с глухим стоном устремил глаза кверху. Они остановились не на эдиторе, не на смягченных жалостью лицах его судей: он не видел их. Ему казалось, что перед ним необъятное, как бы пустое пространство, и в нем он узнавал только одно бледное, полное мук лицо. Крик разбитого сердца – вот все, что поразило его ухо среди рокота и криков черни. Всякая жестокость исчезла с лица гладиатора, кроткое, нежное выражение сыновней любви мелькнуло на его чертах. Мелькнуло и померкло! Лицо Лидона стало вдруг замкнутым и жестким, приняв прежнее свирепое выражение. Он упал на землю…

– Позаботьтесь о нем, – распорядился эдил. – Он исполнил свой долг.

Служители потащили труп в сполиариум.

– Вот истинная картина славы и ее суетности! – пробормотал про себя Арбак, и взор его, окинувший амфитеатр, был так полон гнева и презрения, что все встретившие его вдруг почувствовали, как дыхание спирается у них в груди и кровь стынет от ужаса.

Снова окропили амфитеатр дорогими благовониями, служители посыпали арену свежим песком.

– Ввести льва и Главка-афинянина, – приказал эдил.

Глубокое безмолвие, преисполненное мучительного интереса и вместе с тем ужаса (странно сказать, ужаса, не лишенного некоторой прелести), сковало собрание как могучий, страшный сон.

III. Саллюстий и письмо Нидии

Три раза просыпался Саллюстий от утреннего сна и три раза, вспомнив, что сегодня друг его должен умереть, повертывался на другой бок с глубоким вздохом, чтобы снова впасть в забытье. Единственной целью его жизни было избегнуть горя, а если уж не было возможности избегнуть, то, по крайней мере, позабыть его.

Наконец, не будучи более в состоянии усыплять свое горе, он приподнялся и увидал своего любимого отпущенника, сидевшего, по обыкновению, возле его изголовья, ибо Саллюстий, как я уже говорил, был любитель изящной литературы и привык, чтобы ему читали что-нибудь по утрам, перед вставанием.

– Не надо чтения сегодня! Ни Тибулла, ни Пиндара! Пиндар! Увы, одно это имя напоминает мне те дикие игры, которые продолжаются и на нашей арене. Открыт амфитеатр? Начались игрища?

– Давным-давно, о Саллюстий! Разве ты не слыхал музыки и топота толпы?

– Как же, как же! Но благодарение богам, я дремал. Мне стоило только повернуться на другой бок, чтобы опять заснуть.

– Гладиаторы давно уже состязаются!

– Несчастные! Ведь никто из моих домашних не пошел смотреть на зрелище?

– Конечно, нет. Твое приказание исполнено в точности.

– Хорошо. Ах, скорее бы прошел день! Что это за письмо там, на столе?

– О, это письмо, которое ты получил вчера вечером, когда ты был слишком… Слишком…

– Слишком пьян, чтобы прочесть его. Ну, все равно, оно не должно иметь большой важности.

– Не открыть ли его тебе, Саллюстий?

– Непременно. Хоть чем-нибудь рассеять тяжелые мысли. Бедный Главк!

Отпущенник развернул письмо

– Как, по-гречески? – воскликнул он. – Вероятно, от какой-нибудь ученой дамы!

Он взглянул на неправильные строки, набросанные рукой слепой девушки, и они привели его в недоумение. Вдруг на лице его отобразились волнение и испуг.

– Милосердные боги! – закричал он. – Благородный Саллюстий, что мы сделали? Отчего мы раньше не прочли этого письма? Послушай-ка!

«Раба Нидия – Саллюстию, другу Главка!

Я пленница в доме Арбака. Поспеши к претору! Похлопочи о моем освобождении, и мы спасем Главка от льва. В этих же стенах есть другой узник, свидетельство которого может снять обвинение с афинянина, – это очевидец преступления. Он докажет, что настоящий виновник его – злодей, до сих пор стоящий вне подозрений. Спеши! Спеши! Не теряй ни минуты! Приведи с собой вооруженных людей на случай сопротивления, а также искусного, ловкого слесаря, ибо тюрьма моего товарища по заключению на крепких запорах… О, молю тебя, ради твоей правой руки, ради праха твоего отца, не теряй ни минуты!»

– Великий Юпитер! – воскликнул Саллюстий, вскакивая. – В этот час, может быть, в эту самую минуту Главк умирает. Что делать? Я сейчас бегу к претору!

– Нет, не то. Претор, как и сам эдил Панса, креатуры черни, а чернь не захочет и слышать об отсрочке. Она не согласится, чтобы зрелище было отменено в самый момент напряженного ожидания. Помимо того, публичное заявление предупредит хитрого египтянина. Очевидно, он имеет какой-нибудь интерес в этой тайне. Нет, нам следует действовать иначе. К счастью, твои рабы – все дома.