Последние дни Помпеи

Когда Главк вернулся в Помпею, Нидия стала старше на целый год. За этот год, полный горестей, одиночества, всевозможных испытаний, значительно развился ее ум и сердце. И когда афинянин бессознательно прижимал ее к груди, воображая, что она и душой, и летами все еще ребенок, когда он целовал ее нежные щеки и обвивал рукой ее трепещущий стан, Нидия вдруг поняла, как по внезапному откровению, что чувство, которое она в своей невинности так долго питала к нему, было не что иное, как любовь. Спасенная Главком от тиранства своих хозяев, она нашла убежище под его кровлей, ей суждено было, хоть на короткое время, дышать с ним одним воздухом, и вдруг в ту минуту, когда самые счастливые, благодарные, упоительные чувства нахлынули в ее сердце, ей пришлось узнать, что он любит другую! Любимый человек послал ее к сопернице рабой, прислужницей. Каково ей было убедиться сразу, что она сама ровно ничего не значит в его жизни и никогда не будет значить, хотя он для нее – все? Мудрено ли после этого, что если любовь взяла верх, то это была не та любовь, которая рождается из самых святых, нежных ощущений? То она боялась, чтобы Главк не открыл ее тайны, то приходила в негодование, что он не угадывает ее, считая это за признак презрения с его стороны. Чувства ее к Ионе менялись чуть ли не с каждым часом, – то она любила ее потому, что он ее любит, то ненавидела по той же причине. Бывали минуты, когда она способна была убить свою госпожу, не подозревавшую ее волнений. Но бывали и такие минуты, когда она готова была отдать за нее свою жизнь. Такие резкие, неистовые переходы были слишком тяжелы, чтобы можно было долго переносить их. Здоровье Нидии пошатнулось, хотя она этого и не замечала, – щеки ее побледнели, походка стала менее упругой, на глаза все чаще и чаще навертывались слезы, и эти слезы уже мало облегчали ее.

Однажды утром, когда она, по обыкновению, пришла в сад афинянина, она застала Главка у колонн перистиля с торговцем. Он выбирал драгоценности для своей нареченной невесты, он уже убрал ее комнату. Купленные украшения были положены туда же, но не суждено было Ионе носить их! И теперь можно их видеть в Неаполитанском музее в числе сокровищ, добытых при раскопках Помпеи.

– Поди сюда, Нидия, поставь свою вазу на пол и подойди ко мне, ты должна принять от меня эту цепочку – погоди, дай мне надеть ее тебе на шею. Как она идет к ней, не правда ли, Сервилий?

– Удивительно! – отвечал ювелир (и тогда уже ювелиры были так же любезны и льстивы, как и теперь). – Но когда эти серьги засверкают в ушах благородной Ионы, клянусь Бахусом, тогда-то ты увидишь, насколько мое искусство способно еще возвысить красоту.

– Иона? – повторила Нидия, принявшая подарок Главка улыбаясь и краснея.

– Да, – отвечал афинянин, небрежно играя драгоценностями, – я выбираю подарки для Ионы, но не нахожу ничего достойного ее.

Едва успел он произнести эти слова, как был поражен порывистым движением Нидии, она сорвала цепь с шеи и бросила ее на пол.

– Что это значит, Нидия? Тебе не нравится эта безделушка? Я оскорбил тебя?

– Ты всегда обращаешься со мной, как с рабой и как с ребенком, – отвечала вессалийка, с трудом сдерживая рыдания, и поспешно отошла в дальний конец сада.

Главк не подумал ни следовать за ней, ни утешать ее: он был обижен. Он продолжал рассматривать драгоценные украшения и делать свои замечания, – одно хвалил, другое критиковал и в конце концов сдался на уговоры ювелира купить все, – лучший способ для влюбленного, способ, который всякий рад бы усвоить, с условием, конечно, иметь такую невесту, как Иона.

Окончив покупки и отпустив ювелира, Главк удалился в свою спальню, переоделся, затем сел в колесницу и поехал к Ионе. О слепой девушке и ее оскорблении он уже не думал, он совершенно забыл и то и другое.

Все утро он провел у своей прекрасной неаполитанки, оттуда отправился в баню, потом поужинал (если можно передать словом «ужин» римскую трапезу caena, происходившую в три часа пополудни) в одиночестве и вне дома, так как в Помпее были рестораны, и, вернувшись домой, чтобы переодеться перед тем, как снова явиться к Ионе, прошел через перистиль, но в задумчивости и с рассеянным взором человека влюбленного, так что не заметил склоненной фигуры бедной, слепой девушки, сидевшей на том же самом месте, где он оставил ее. Хотя он не видел ее, но она чутко узнала его шаги. Она считала минуты, ожидая его возвращения. Едва успел он войти в свою любимую комнату, выходившую на перистиль, и сесть отдохнуть на кушетку, как почувствовал, что кто-то тихонько прикоснулся к его одежде, и, обернувшись, увидел Нидию на коленях перед ним. Она подавала ему букет цветов – как нежный, трогательный залог мира. Из глаз ее, устремленных на него, струились слезы.

– Я оскорбила тебя, – вымолвила она рыдая, – в первый раз в жизни… Я скорее готова умереть, чем причинить тебе хоть минутное неудовольствие. Смотри! Я взяла твою цепочку, я надела ее и никогда с ней не расстанусь, ведь это твой подарок!