Последние дни Помпеи

– Милая Нидия! – отвечал Главк и, подняв ее, поцеловал в лоб. – Забудь об этом! Но скажи мне, дитя, отчего ты так неожиданно рассердилась! Я никак не мог угадать причины.

– Лучше и не спрашивай! – воскликнула она, вспыхнув. – Во мне много недостатков и капризов. Ты знаешь, я еще ребенок, ты сам это говоришь так часто: можно ли от ребенка ждать объяснения его безрассудств?

– Однако, прелесть моя, скоро ты перестанешь быть ребенком, и если ты желаешь, чтобы с тобой обходились, как с женщиной, ты должна учиться подавлять эти странные порывы и вспышки гнева. Не думай, что я браню тебя, я говорю ради твоего же счастья.

– Это правда, – согласилась Нидия, – мне надо учиться владеть собою. Я должна скрывать, должна подавлять свое сердце. Это долг и обязанность женщины. Мне кажется, что ее добродетель состоит в лицемерии.

– Самообладание не есть обман, Нидия, – возразил афинянин, – это добродетель, необходимая как для мужчины, так и для женщины. Это настоящая сенаторская тога, знак того достоинства, которое она прикрывает.

– Самообладание! Самообладание! Хорошо! Ты прав! Когда я слушаю тебя, Главк, самые дикие мои помыслы смягчаются и успокаиваются, на душе становится тихо и светло. Советуй мне, направляй меня, о мой покровитель!

– Твое любящее сердце будет тебе лучшим руководителем, Нидия, когда ты научишься управлять своими чувствами.

– Ах, этого никогда не будет, – вздохнула Нидия, утирая слезы.

– Не говори этого: только первое усилие тяжело.

– Я уже делала много таких первых усилий, – отвечала Нидия наивно. – Но ты, мой ментор, разве ты полагаешь, что так легко владеть собой? Можешь ты скрывать, хотя бы даже сдерживать, свою любовь к Ионе?

– Любовь! Ах, дорогая Нидия, это совсем другое дело, – возразил юный наставник.

– Я так и думала, – отвечала Нидия с печальной улыбкой. – Возьми мои бедные цветы, Главк, делай с ними, что тебе угодно, – можешь отдать их Ионе, – прибавила она после легкого колебания.

– Нет, Нидия, – ласково проговорил Главк, угадывая в ее словах тень ревности, хотя он и воображал, что это только ревность тщеславного, обидчивого ребенка. – Я никому не отдам твоих прелестных цветов. Сядь и плети из них гирлянду. Я надену ее сегодня вечером. Это будет не первой гирляндой, свитой для меня твоими нежными пальчиками.

Бедная девушка с восторгом села возле Главка. Она вынула из-за пояса клубок разноцветных ниток или, вернее, узеньких лент, которые употреблялись для плетения венков и которые она всегда носила с собой, так как это было ее ремеслом, затем проворно и ловко принялась за дело. Слезы уже высохли на ее юных щеках, слабая, но счастливая улыбка играла на ее устах. Как сущий ребенок, она наслаждалась радостью настоящей минуты: она помирилась с Главком, он простил ей, он сидит возле нее, ласково играя ее кудрями, его дыхание касается ее щеки. Иона, жестокая Иона далеко, никто не отвлекал, никто не занимал мыслей Главка. Да, Нидия чувствовала себя счастливой и готовой забыть все. Это была одна из редких минут в ее короткой и тревожной жизни, которые приятно было вспомнить и хранить, как сокровище. Как бабочка, привлеченная зимним солнцем, с минуту греется в неожиданном теплом луче, покуда не подует ветер и не наступит мороз, который сгубит ее к вечеру, так и Нидия наслаждалась светлым лучом счастья, проглянувшим невзначай в ее мрачных небесах. Инстинкт должен был бы предостеречь ее, дать ей почувствовать кратковременность этой улыбки судьбы, но вместо этого она только радовалась ей.

– Какие у тебя чудные волосы, – сказал Главк. – Когда-то они, наверное, были гордостью и радостью твоей матери.

Нидия вздохнула. Нетрудно было угадать, что она не родилась рабой, но она всегда избегала разговора о своих родных и о своем происхождении. Никто из ее благодетелей никогда не узнал о нем. Дитя печали и тайны, она являлась и исчезала, как птичка, на мгновение влетающая в комнату, – мы видим, как она порхает перед нами, но не знаем, ни откуда она взялась, ни куда скрылась.

Слепая вздохнула и, помолчав немного, проговорила, не отвечая на замечание Главка:

– Не слишком ли много роз я вплетаю в твой венок, Главк? Говорят, впрочем, что это твой любимый цветок.

– И всеми любимый, Нидия, всеми, кто обладает поэтической душой: это цветок любви и пиров, это также цветок, который мы посвящаем печали и безмолвию смерти, он украшает наши головы, пока стоит жить, и осыпает наши могилы, когда нас уже нет на свете.

– Ах, как я желала бы, – сказал Нидия, – вместо того, чтобы вить эту гирлянду, похитить из рук парки нить твоих дней, чтобы в нее вплести эти розы!

– Милая моя! Твое желание достойно твоего голоса, поющего такие дивные песни. Дух музыки вдохновляет тебя, и какова бы ни была моя судьба, – благодарю тебя!

– Твоя судьба! Но разве она не предназначена ко всему, что есть блестящего и прекрасного на сете? Мое желание напрасно. Парки будут так же нежны к тебе, как я бы желала быть.