Последний герой нашего времени

— Помогли. Есть один такой человек хороший, Михаил Пантелеев, Дима у него под началом служил. Он когда узнал, что моя Анюта — дочь лейтенанта Ильина, как брат родной о нас заботился. Да, как брат — в постель ко мне залезть и мысли не имел. А потом, когда Обвал накатился, и на Севере совсем невмоготу стало, он помог нам до Питера добраться. Ехала я сюда под охраной морских пехотинцев — перебрасывали морпехов, а их командир другом был Пантелееву. И в Петербурге нашлись люди, знавшие Диму и помнившие, что он сделал, — не оставили без помощи дочь его и жену невенчанную. А как Время Тьмы на убыль пошло, я и перебралась сюда, на остров. Монастырь здесь чистый, корыстью не травленный, — жить можно, земля прокормит, хоть и скудная она тут у вас. Поживу, а как Анюта подрастёт, вернусь домой, на Дон, — дома и стены помогают.

— А чего же ты сразу домой не поехала?

— Это после Обвала-то? Чтобы меня сильничали по дороге под каждым кустом, а то и вовсе убили бы? Я из Мурманска добиралась за спинами вооружённых мужиков, они меня в обиду бы не дали, а на Дон одной, да ещё с малым дитём… Нет уж, подожду я, пока жизнь наладится — оно к тому идёт, — тогда и поеду. Анюта моя — Ильина Димы кровь, я её сберечь обязана.

— Кровь и память — да, их нужно хранить. Мы с Лидой тоже мужей своих потеряли, и сюда перебрались кровь их сберечь, — сказала Юля и добавила со странной интонацией: — И не только…

— Это ты о чём? — недоумённо спросила Ольга.

— О чём? — вдова Алхимика посмотрела на неё изучающе. — Мечту они нам свою оставили — заветную. Людей мы должны вырастить — чистых, корыстью не травленных, как ты говоришь. И мы их вырастим — сломают они древнее проклятье, висящее над всем этим миром.

— Чудно ты говоришь, подруга. Словно и не городская ты, в Петербурге выросшая, а ведьма деревенская. На "ведьму" не обижайся — слово это вовсе не ругательное, оно от корня "ведать" происходит.

— Я и не обижаюсь. А вот что бы ты сделала, колдуньина внучка, если пришёл бы к тебе кудесник и сказал: "Вот тебе, девонька, зелье волшебное. Корми им дитя своё один год и один день, и станет дитя твоё человеком истинным, и никакая грязь к нему прилипнуть не сможет, и отступит Тьма перед Светом". Что бы ты ответила такому магу-волшебнику? Не зря спрашиваю — это мы только сегодня с тобой по душам разговорились, а приглядываюсь я к тебе уже давно, казачка донская, — видела я, как ты за местными сиротами ухаживаешь.

— Зелье чудесное, говоришь? Да я бы кровью своей дочь поила, лишь бы…

— Погоди, — встрепенулась Юля, — Лида идёт. Вон, видишь?

Со стороны монастыря к ним шла женщина в чёрном.

* * *

В нижнем храме было прохладно. В воздухе тёк запах воска от свечей, во множестве горевших на бронзовых напольных подсвечниках. И ещё — присутствовало здесь ощущение повернувшего вспять времени, как будто при входе в этот храм срабатывала фантастическая машина и перебрасывала человека в шестнадцатый век, когда годы ещё текли неспешно, и когда Зверь, захвативший в настоящем всю планету, ещё копил силы, готовясь вырваться. Это странное ощущение Лидия испытала, впервые оказавшись в нижнем храме островного монастыря, и с тех пор оно повторялось раз за разом с той же остротой, стоило ей только сюда войти. Она была уверена, что и другие люди, способные чувствовать, ощущают это вневременье, и поэтому хотела поговорить с отцом-настоятелем именно здесь.

— Я слушаю тебя, дочь моя.

— Отец Арсений, я хочу испросить благословения на богоугодное дело. И разрешения.

— Разве на богоугодные дела надо испрашивать разрешение? Такие дела творятся по душевной потребности — кто я такой, чтобы запрещать или разрешать душе человеческой стремиться к свету?

— Это так, но будет ли моё дело сочтено вами богоугодным?

— А ты сама как считаешь? — священник, похожий в своей чёрной рясе и клобуке на мудрого старого ворона, испытующе посмотрел на вдову Повелителя Муз.

— Я не сомневаюсь в том, что дело моё угодно Всевышнему, — твёрдо ответила Лидия, не опуская глаз под пристальным взглядом отца-настоятеля, — однако оно касается не только меня, но и других людей.

— Все наши дела так или иначе касаются других людей — и злые, и добрые. Говори — я постараюсь понять тебя и помочь.

— Святой отец, мы с Юлией неспроста выбрали именно ваш монастырь. Простите мне дерзкие слова, но многие православные обители погрязли в корыстолюбии, забыв о своём долге перед людьми и Богом. Они призвали торговцев в храмы, тогда как Христос их оттуда изгонял. А вы — нет. Ваш монастырь один из немногих сохранил огонь, отогревавший Русь в самые тяжкие времена. И у вас, святой отец, есть шанс не только сохранить этот огонь, но и поселить его в исстрадавшихся душах и осветить этим огнём будущее России и всего мира.

— Всего мира? В тебе говорит гордыня — остерегись!

— Да, всего мира, — упрямо повторила Лидия. — Разве Христос взошёл на Голгофу не за грехи всех людей, и разве не весь мир он хотел спасти?

— Не равняй себя с сыном божьим, дочь моя.