Последний свидетель. История человека, пережившего три концлагеря и крупнейшее кораблекрушение Второй мировой

В таких жутких условиях Вим раздавал еду и пытался убираться в меру сил. Он притворялся, что не видит, когда кто-то забирал порцию, предназначавшуюся соседу, который уже какое-то время не двигался. Зловоние скоро становилось настолько невыносимым, что труп выталкивали в проход. Такое случалось в среднем три-четыре раза за ночь. На следующее утро приходили узники из трупной команды и оттаскивали трупы в морг или сваливали в кучу возле сортиров, там, куда все ходили умываться.

Сквозь окно лазарета Вим много раз видел, как молодой фермер едет на плоской телеге и дважды останавливает лошадь – один раз перед сортирами, потом перед моргом. Гробов не было, поэтому трупы совали в бумажные мешки и сваливали на телегу. Если шел дождь, мешки рвались, и части тел свешивались с краев телеги. Парень, сгорбившись, сидел на козлах и правил лошадью. Шесть узников с лопатами на плечах в сопровождении охранника выходили из ворот и возвращались через несколько часов. От доктора Вим слышал, что трупы хоронят в большой могиле на кладбище Хузума.

Каждое утро до распределения работы комендант общался с капо и мастерами. Обычно речь шла о неудовлетворительном количестве метров отрытых рвов. Темпы работ следовало нарастить. За все отвечали капо. Узники должны копать быстрее. Если мягкими способами этого не добиться, нужно добиваться жесткими. А если капо не способны это сделать, они потеряют свои повязки и особые шапки и возьмутся за лопату сами. На их место достаточно претендентов. Эсэсовцы не будут отвечать за то, что с этими капо случится, как только они потеряют свой защитный статус и присоединятся к остальным заключенным. В том числе и ночью. После такой взбучки дубинки капо работали с удвоенной силой.

Вим не знал, но в начале ноября 1944 года всего в 500 километрах к югу американцы взяли Аахен, первый крупный немецкий город, а на востоке Красная армия вошла в Восточную Пруссию. Пищи в Хузуме стало еще меньше. Заключенные получали единственный кусок хлеба в день и еще более жидкий суп (если такое вообще возможно). Но карманы Грима не страдали. Днем, когда рабочие команды уходили, Вим видел, как из кухни тарелки с дымящейся картошкой отправлялись местным фермерам. Грим вел с ними собственный бизнес и пополнял свой банковский счет, а не желудки голодающих заключенных. Когда Вим сказал об этом Тигессену, доктор буквально взорвался от ярости. Он был страшно подавлен. Сказать о таком без риска для жизни было невозможно.

И все же он попытался, когда Грим вернулся в Хузум. Доктор заметил его возле лазарета. Он спросил у унтерштурмфюрера, нельзя ли с ним поговорить. Это уже было из рук вон выходящим поступком, но Тигессен был настоящим врачом и, как датчанин, принадлежал к арийской расе, поэтому Грим решил его выслушать. В тот день он, на удивление, был трезв. Вим спрятался в чулане и прильнул ухом к деревянной стенке.

– Герр комендант, можно вас кое о чем попросить? Поскольку больных у нас очень много и многие умирают, нельзя ли как-то изменить рацион питания? Тогда заключенные смогут лучше работать днем – и это пойдет на пользу всем, и Германскому рейху тоже.

Грим молча посмотрел на доктора, а потом резко ответил:

– Те заключенные, которые не могут здесь выжить, не имеют права существовать в новой Европе. Умрут они сейчас или позже – никакой разницы. Это не богадельня. Я просто закажу новый материал. Не беспокойте меня больше своими фальшивыми гуманитарными заблуждениями.

Он развернулся на каблуках и ушел в эсэсовский корпус, где отдал четкий приказ Клингеру.

На следующее утро в шесть утра два капо, одни из которых был Вентилятор, ворвались в бараки лазарета. Всех вытащили с нар и выстроили для специальной поверки, невзирая на состояние. Тех, кто не мог подняться, осыпали градом ударов. Те, кто не мог двигаться, уже были полумертвыми. Прибежал Тигессен. Он объяснил капо, что обследовал всех этих пациентов, и все они имеют освобождение от работы. Они просто не могут работать. Капо его не слушали. Несчастные больные толпились на плацу для поверки, опираясь друг на друга.

Вим с ужасом смотрел, как их заставляют показывать свои раны Клингеру. На губах эсэсовца играла зловещая усмешка. Неожиданно ротенфюрер принялся безжалостно избивать заключенных, стремясь попасть дубинкой прямо по открытым ранам. Кровь и гной летели во все стороны.

– Что значит «не могу работать»? Все могут работать! Ты или мертв, или работаешь! – орал Клингер.

Несчастных больных и раненых вывели из лагеря, погрузили на поезд и отправили в Ладелунд, чтобы они продолжали копать болотистую землю и тем самым способствовать победе Германского рейха.

* * *

Температура на улице стала резко падать, и количество больных увеличилось. Уже были полностью заняты три барака. Жалкие запасы марли давно кончились. Теперь доктор использовал для повязок бумажные салфетки, которые скреплял клейстером. Салфетки и мазь на основе масла печени трески – вот все, что у него было для пациентов.