Вим поблагодарил за совет, поднялся и направился прямо к Тигессену. Жан с изумлением смотрел ему вслед. Вим дождался, когда выйдет пациент, вошел и представился новым санитаром. Тигессен посмотрел на него, ни о чем не спросил, но сказал, что приходить можно только до и после обычной работы.
– Будьте у меня утром в пять.
Тигессена арестовали в Дании – он был редактором подпольной газеты. Он учился на психиатра, но для сотен заключенных он оставался единственной надеждой. Он даже в туалет не мог пойти, чтобы его не осаждали узники, которым были нужны лекарства или помощь, хотя помочь он мог только добрым словом. Когда он усаживался в сортире, те, кто сидел справа и слева от него, начинали рассказывать про свой стул на голландском, немецком, французском, польском, русском, испанском или итальянском языках:
–
Сделав свои дела, доктору приходилось с трудом прокладывать себе путь среди этих несчастных, чтобы добраться до лазарета. Тигессен постоянно обращал внимание эсэсовцев на нечеловеческие условия жизни в лагере. Ответ всегда был один и тот же:
–
Возле двери лазарета Вим появился вовремя. Там уже собралась длинная очередь ожидавших помощи. Ему дали задания: убраться в кабинете и пригласить следующего пациента. Тигессена заботили только больные, на Вима он внимания не обращал.
В семь часов, когда дали сигнал выдвигаться, Вим простился с доктором и присоединился к своей команде. Вечером он появился в лазарете ровно в семь. Теперь у него было какое-то занятие. Видел и слышал он намного больше, чем в собственном бараке, а работа была не слишком напряженной.
На второй день он снова отправился в лазарет, убрался, пересчитал пациентов, заполнил списки. Доктор провозился до двенадцати ночи, но очередь к нему не уменьшилась. Постоянно подходили все новые и новые люди.
На углу стола доктора стояла большая бутылка масла печени трески, которым он смазывал раны. Затем он перевязывал их полосками ткани от старых рубашек. У него еще оставалось немного марли – ее выдали давным-давно. Вим помогал удерживать повязку, пока доктор пытался ее закрепить.
Чтобы как-то регулировать поток пациентов и предотвращать драки, Тигессен поставил у входной двери крепкого санитара, голландца, отзывавшегося на странное имя Альбартус Доктер. Узники сначала рассказывали свои симптомы ему, а он определял, впускать их или нет. Получалось, что зачастую от него зависело, кому жить, а кому умереть.
Теперь Вим порой получал дополнительную еду. Кроме того, в кабинете и лазарете была дровяная печь, и в барак он мог вернуться в сухой одежде.
Однажды в поле умерли трое узников. Их убила болезнь и истощение, а может быть, просто прибили охранники. Их товарищам или землякам предстоял поистине адский путь в конце рабочего дня. Трупы следовало доставить в лагерь, иначе на поверке счет не сойдется. Порой люди просто падали от непосильного груза в течение долгого пути. Другие узники помогали им подняться и тащить трупы дальше. В лагере трупы складывали возле плаца поверки, а после пересчета их несли в морг, расположенный возле ворот.
После мучительной поверки измученные узники, которые еще могли ходить, расходились по баракам. Там в их ржавые миски наливали теплую подкрашенную воду. Оставалось лишь надеяться, что где-то на дне притаился кусочек старой картошки или брюквы. Хлеб, который доставляли из Хузума, с каждым днем становился все хуже. Вместо муки пекарь стал использовать опилки и молотые рыбьи кости – так он экономил сотни рейхсмарок и набивал свой карман. Впрочем, это никого не беспокоило: узники моментально набрасывались на хлеб, и он исчезал в мгновение ока.
Вим все еще искал способ уклониться от мучительной работы в поле. А для этого ему нужно было, чтобы какое-то необычное событие нарушило строгий порядок поверки. Что-то странное и непонятное могло бы помочь ему ускользнуть. Возможность представилась раньше, чем он ожидал. Грим и начальство лагеря готовились переезжать в новый лагерь. Большую группу заключенных предполагалось перевести туда, поскольку ситуация в перенаселенном Хузуме становилась почти неуправляемой. Лазарет был переполнен, и эсэсовцы и капо с трудом контролировали хаос, царящий в бараках.