Виселица была готова принять вторую жертву. Молодой заключенный выкрикнул что-то по-русски, когда его тычками загнали на лестницу. Когда петля уже затянулась на его шее, он повернулся к палачам и крикнул что-то, чего Вим не понял. Узники шепотом передавали перевод его слов друг другу.
На лестнице он крикнул:
– Прощайте, товарищи, я ни в чем не виноват!
А эсэсовцам он крикнул другое:
– Подождите, твари, отец скоро отомстит за меня!
В мастерской Вим по большей части занимался высечкой и точечной сваркой. Иногда он находил куски металла, из которых можно было сделать ложку или некое подобие отвертки. Их он воровал и обменивал на что-то съестное. Иногда ему предлагали овощи, но он старался от них воздерживаться. В эсэсовской части лагеря был
В начале февраля 1945 года ему поручили новую работу, и вот тогда-то все пошло не так. Вместе с заключенным французом Вим должен был установить на шкафы заклепки. За работу он принялся очень энергично, хотя и не имел никакого опыта. Его товарищ взялся за заклепочный пистолет, а Виму нужно было прижимать две пластины в нужной точке так, чтобы они не двигались. Одновременно ему нужно было обеспечить встречное давление, чтобы аппарат мог работать. Это было нелегко. Виму порой становилось смешно, когда француз начинал ругаться из-за того, что что-то сдвинулось или заклепка перекосилась. Француз же ничего смешного не видел. Он явно боялся за свою работу и только злился.
В перерыв француз бросил инструмент и отправился в другой конец мастерской. Вскоре он вместе с капо стоял рядом с Вимом. Француз указал на брак в работе и указал на Вима. Капо хмуро посмотрел на Вима, и тот уже ожидал удара дубинкой, но этого не произошло. Капо взял щетку, сунул ему в руки и велел подметать всю мастерскую. Через несколько дней подметать и убирать было нечего. Все было чисто. Капо точно не знал, что с ним делать, и решил от него избавиться.
– Тебя нужно отправить во внешнюю команду, – сказал он. – Ты не способен работать. Завтра утром явишься в контору.
Вим окаменел. Внешняя команда? Он отлично знал, что это значит. Капо давно отвернулся и набросился на другого заключенного, а побледневший Вим все еще стоял на месте.
После ужина Вим пошел в лазарет и обратился к русскому доктору. Свою проблему он объяснил по-немецки.
– Внешняя команда – это верная смерть. Не могли бы вы принять меня, пока команды не отправятся на работу?
Доктор немного подумал, а потом кивнул:
– Иди подальше. Там есть нары, где лежат по одному. Найди себе место, чтобы тебя никто не видел. Но как только команды уйдут, я тебя выгоню. Если эсэсовский доктор нагрянет с инспекцией, мне конец.
В лазарете Вима окутала невыносимая вонь. Он осторожно пробрался между трупов и ведер с экскрементами. Слева и справа стонали больные, тусклые глаза смотрели в никуда. В конце прохода он нашел нары, о которых говорил доктор. Вим забрался наверх, чтобы на него ничего не текло. У соседа на красном треугольнике была буква «Н», но он уже почти не мог говорить. Вим вытянулся и уставился в потолок. В этот момент его окружали тысячи людей, но он ощущал невыразимое одиночество.
На следующее утро сосед Вима был холодным, как ледышка. После восхода солнца пришла трупная команда забирать гниющие тела. Ночью Вим слышал глухие удары – соседи сталкивали тела умерших заключенных с нар. Он не мог заставить себя вытолкнуть мертвое тело. Вим помог заключенным положить его соседа на тележку, сохранив хоть какое-то достоинство.
За ночь в одном из больничных бараков умерло двадцать шесть человек. Из другого барака уже вынесли пятнадцать тел, а оставался еще один. Вим старался быть максимально полезным. Он помогал раздавать еду и вытирал полы.
На четвертый день к нему подошел один из санитаров. Его вызывает русский доктор. Прежде чем войти в кабинет, Вим осторожно посмотрел в щелку, чтобы убедиться, что там нет эсэсовца. Никогда не знаешь, какая ловушка тебя ждет.
– Внешняя команда ушла, – сказал доктор. – Можешь идти.
Вим вздохнул с облегчением.
– Тебе повезло. Позавчера этих бедолаг погрузили в вагоны и заставили стоять там сорок восемь часов. Поезд отправился лишь этим утром. Уж и не знаю, давали ли им есть или пить.