Последний верблюд умер в полдень

— Да, — нетерпеливо добавил Рамзес. — И она — мама, ты слышала…

— Конечно, Рамзес, мой слух абсолютно нормален. Но, признаюсь, я не поняла, что она сказала.

Наши служители, болтая между собой, сопровождали нас к выходу. Осторожно шаркая ненавистными сандалиями, Эмерсон ответил:

— Язык религиозного ритуала часто сохраняет архаические формы. Выживание коптского наречия, на котором не говорили в течение сотен лет, в египетской христианской церкви — чтоб тебя черти взяли!

Последнее относилось не к церкви (по крайней мере, в данном случае), а к сандалии, слетевшей с ноги.

— Но мама, — сказал Рамзес, чуть ли не подскакивая от волнения. — Она…

— Ну да, — ответила я. Носильщики уже ждали; ворча, Эмерсон забрался в паланкин. — Она-Которой-Следует-Повиноваться — как и эта таинственная дама[134]. Скрытая под белыми одеждами, ибо невероятная красота этой женщины воспламеняет страсть у всех, кто её увидел…

Голова Эмерсона внезапно появилась между занавесками паланкина. Он сильно хмурился.

— Ты опять цитируешь выдумки какого-то чёртова писателя, Пибоди? Залезай в паланкин!

— Но папа! — Рамзес чуть не кричал. — Она…

— Делай то, что тебе сказал папа, Рамзес, — перебила я и заняла своё место.

* * *

Обратный путь показался более длинным, чем путешествие в храм — возможно, потому, что мне не терпелось обсудить знаменательные события прошедшего вечера с Эмерсоном. Мы могли бы даже улучить несколько минут, чтобы остаться наедине, ибо Ментарит (или Аменит, кто знает) будет занята со своей хозяйкой, прежде чем вернётся к нам.

Однако ожидания не оправдались. Доставив нас в комнаты, носильщики удалились. В отличие от наших спутников. Эмерсон, который снял сандалии и нёс их в руке, обратился к близстоящим и резко заявил им:

— Спокойной ночи.

Они ответили улыбками и поклонами и не двинулись с места.

— Проклятье, — чертыхнулся Эмерсон. — Почему они не уходят? — Он настойчиво указал на дверь.

Жест был истолкован неправильно. Один из мужчин забрал сандалии из рук Эмерсона; двое других метнулись к нему и стали снимать украшения.

— Кажется, они готовят тебя ко сну, — объяснила я, пока Эмерсон отступал, как лев, загнанный в угол гнавшейся за ним стаей шакалов. — Это знак уважения, Эмерсон.

— Уважение… — прошипел Эмерсон, пятясь к дверям своей комнаты, преследуемый заботливыми слугами.

Я смирилась с необходимостью получить такие же знаки внимания от дам. Пока их руки ловко и почтительно двигались, лишая меня торжественного наряда, распуская волосы и облачая меня в самую мягкую из льняных сорочек, я говорила себе, что необходимо всесторонне приспосабливаться к различным обычаям, каким бы болезненным ни был опыт. Когда женщины уложили меня в постель, мне вспомнились средневековые ритуалы — молодожёнов к брачной постели сопровождали орды доброжелателей, многие из которых были в заметном подпитии, и все не скупились грубые шутки. Дамы, по-моему, не были пьяны, но хихикали, не переставая; и когда одна из них, вращая глазами, указала на дверь в комнату Эмерсона с серией чрезвычайно выразительных жестов, остальные снова завизжали и захихикали.

За дверью не было слышно ни единого звука, шторы оставались закрытыми. Дамы расположились рядом с моим ложем и выжидательно смотрели на меня.

Всё выглядело довольно забавно, но как же мне быть? Мой бедный Эмерсон не сможет выйти, пока они здесь. Я приподнялась и обратилась к белой завуалированной фигуре, сидевшей на привычном месте у стены:

— Ментарит, скажи им, чтобы они ушли.

Это разбило их сердца, но пришлось подчиниться. Ментарит ушла вместе с ними. Через мгновение занавесь дрогнула и отодвинулась в сторону как раз достаточно, чтобы позволить появиться голове Эмерсона. Его глаза медленно, настороженно осмотрели всю комнату. Затем, остановившись только для того, чтобы погасить единственную оставшуюся лампу, он подошёл ко мне.

— Как ты избавилась от них, Пибоди?

— Попросила Ментарит отправить их прочь. Видимо, она тоже из тех, кому следует повиноваться. А ты?

— Я отпустил их сам, — сказал Эмерсон с дьявольской ухмылкой.

— От них сплошное неудобство, согласна, но думаю, что они являются признаком повышения нашего статуса. Удивительно, не правда ли? Я полагала, что нас накажут, или, по меньшей мере, строго отчитают за вмешательство в наказание реккит; вместо этого мы стали ещё более почитаемыми персонами.

— Или внушающими страх, — продолжил Эмерсон. — Хотя это и кажется маловероятным. Увлекательная церемония, согласна?

— Да, безусловно. Я считаю, можно с уверенностью предположить, что сегодня вершился один из религиозных ритуалов, выполняемых через определённые промежутки времени, дабы почтить богов. Нас удостоили чести лицезреть его.

— Больше, чем привилегия, — задумчиво ответил Эмерсон. — С профессиональной точки зрения случившееся просто замечательно, но ещё более примечательным, на мой взгляд, является тот факт, что нас пригласили присутствовать.