Пособники. Исследования и материалы по истории отечественного коллаборационизма

Взаимоотношения между офицером и солдатом были строго регламентированы; резко отличались на службе, при исполнении ее, и вне службы. Помню, как удивлен был я первый раз новой для меня картиной: на походе остановились на отдых в маленьком местечке, обер-лейтенант Меркель, я, старший шофер автобуса-«мясная», унт.[ер]-оф.[ицер]Хартманн, и человек пять солдат вошли в трактир выпить пива. Солдаты, не испросив у о.-л. Меркель разрешения, шумно и весело заняли столик, уселись и заказали пива. К ним присоединился и о.-л. Меркель; и все мы, как равноправные, сидели, ели, пили и весело разговаривали. Но когда офицер обратился по службе с каким-то вопросом к у.[нтер]-о.[фицеру] Хартманну, тот вскочил, вытянулся — каблуки вместе, руки по швам, голова поднята — выслушал приказание, отчеканил уставное «Яволь, херробер-лейтнант!»[901], сел и снова принялся дуть свое пиво…

Ко мне со стороны солдат отношение было всегда очень вежливое, корректное; приветствовали отданием чести, титулуя «херр долметчер»[902]

; на походе всегда приносили мне пищу, мыли и чистили мою посуду. В один из первых дней все унтер-офицеры пригласили меня отобедать с ними.

Так понемногу шла моя служба в немецкой армии. Как-то по пути на склад, чтобы пригнать себе «штальхелм» (каску) и противогаз, я проезжал мимо Фридланда — тех памятных нам мест первого боевого крещения Императорцев весною 1807 года, почти 135 лет тому назад — когда батальон наш «за особо-доблестную и отменно храбрую службу на гейльсбергских и фридландских полях» заслужил права старой императорской гвардии… Сколько разнообразных мыслей промелькнуло тогда в моей голове, когда я осенял себя крестным знамением, творя молитву за упокой моих Однополчан, павших за Веру, Царя и Отечество…

Так прошла неделя. В субботу 21-го июня усиленно заговорили, что завтра рано утром начнутся военные действия против Сов.[етской] России. Вечером стало официально известно, что в 4 часа утра раздастся первый орудийный залп и войска вторгнутся в Сов.[етскую] Литву.

Всю ночь я не смог заснуть ни на минуту. Голова была полна разных дум… Еще засветло я оделся и вышел в сад. Было темно, тихо, привычное ухо охотника улавливало лишь ночные шорохи. В 4 часа — все тихо… В 4:20[903] я услышал отдаленный гул, как бы раскаты грома, а через несколько минут уже ясно, отчетливо гремели пушки и порою слышались пулеметные очереди. Надо мною пролетали отряды аэропланов, направляясь на северо-восток…

Что-то будет, чем-то все окончится?!..

Днем в воскресенье 22 июня уже было известно, что германские войска прорвали фронт, перешли границу, и колонны танков и моторизованной пехоты с артиллерией, после коротких боев, непрерывно двигаются вглубь. А на другой день я уже увидел первых пленных красноармейцев и первых раненых немцев. По слухам, танковые и моторизованные колонны неудержимо, стремительно несутся вперед. 24 июня двинулись и мы. И с этого дня в продолжение почти полумесяца наша колонна была в движении; и днем и ночью мы летели вперед и вперед лишь останавливаясь на пару часов, когда наши боевые части задерживались противником; за это время были только две дневки. И есть, и спать приходилось в машине. В течение трех недель с боями пройдены вся Литва, вся Латвия и мы вступили в Сов.[етскую] Россию, ворвавшись в Псковскую губернию.

Помню первые впечатления по пути из Тильзита на Тауроген. Таких разрушений я еще не видел! Разрушенные бункера, перевернутые и разбитые танки и машины, порванная проволока, обгорелые дома… От Таурогена остались одни развалины! Ни одного уцелевшего дома. Груды камней, одиночные трубы, еще дымящиеся остатки…

Мои ежедневные записи, как я уже упоминал, погибли в Данциге в 1945 г. Я могу по памяти привести только различные эпизоды, наиболее красочные и интересные. Да и описать все подробно — нет никакой возможности.

Молниеносное наступление немцев, взятие ими местечек и городов, часто не обращая никакого внимания на неразбитые, вполне боеспособные красноармейские части, уходившие с пути движения врага в леса и пропускавшие их, придали войне совершенно необычный характер и породили такую партизанщину, бороться с которой немцам [вскоре] оказалось[904] не под силу. Они говорили: «Наша цель — скорее вклиниться возможно глубже, поразить, потрясти врага; нужды нет, что по сторонам и в тылу у нас неразбитые его части. Идущие сзади нас пехота с артиллерией “прочешут” леса и обезвредят; мы же — моторизованные войска, должны идти вперед как можно скорее, назад и по сторонам не оглядываясь, тогда скорее будем в Ленинграде и в Москве!..».