Постижение военного искусства

Много неудачных замечаний приходилось слышать в свое время по поводу англо-бурской войны; однако, не приходилось слышать, чтобы буров ругали за то, что они буры и что они держатся бурской тактики, а не руководятся переводами немецких уставов, хотя бы в национальных переплетах. Некоторые близорукие критики упрекали буров за их склонность придавать огню решающее значение и недостаточный порыв к рукопашной схватке, но как-то само собой понималось, что из этих схваток совершенно не подготовленных к ним буров, не имевших соответствующего вооружения, воспитания и традиций, привыкшим к бою в редких цепях, с вербованной, сбитой только для действий в сомкнутом строю, английской пехотой ничего бы не вышло. Этот упрек представлял лишь попытку с негодными средствами вовлечения буров в невыгодную сделку, попытку подвести их под общий шаблон военной теории.

Но если бурам, вместо военной организации имевшим лишь навыки по борьбе с кафрами и охоте на хищных зверей, дозволительно было проявить полную самостоятельность в борьбе с английской армией, чувствовавшей себя дико в непривычном южноафриканском ландшафте, и если мы их снисходительно извиняем, что они поступали по-своему, а не подражали растерявшимся регулярным войскам, то терпимо ли, чтобы в Европе две регулярные армии, одинаково вооруженные и организованные, действовали различно? Ведь полтораста лет тому назад, когда мы посылали наши полки в Берлин, мы снабжали их париками с косичками и на биваках окружали их цепью парных часовых, совсем как Фридрих, стороживший своих грозивших разбежаться солдат, хотя наши полки в Германии и вовсе не знали, что такое дезертирство! Какие громадные жертвы были перенесены и переносятся теперь нами, чтобы подойти к какому-то всемирному солдатскому идеалу, и неужели же все усилия наши напрасны?

***

Пример резкого отражения национального характера в военном искусстве европейских армий? Изберем наиболее ясно подчеркивающий нашу мысль. Остановим наше внимание на столкновение армий старого и нового порядка; пусть действуют на одной стороне застарелые консерваторы — австрийцы начала XIX века, упорно боровшиеся с французской революцией во всех видах, настойчиво хранившие боевые традиции “времен Очакова и покорения Крыма”, на другой — армия Наполеона воспользовавшаяся тем переворотом, который внесла революция в военное искусство. Возьмем эпоху, когда австрийцы были уже изрядно избиты и начали с уважением относиться к тем новшествам в тактике и стратегии, которые характеризовали французов. Эрцгерцог Карл, австрийский генералиссимус и полновластный вершитель судеб ее с 1806 года, был пламенным поклонником французской армии и Наполеона, и все свои силы направил на то, чтобы переделать австрийскую армию на французский лад. Вместо прежних линейных строев он настойчиво вводит маневрирование на широком фронте, требует боя на пересеченной местности, подчеркивает значение самостоятельности частных начальников; явное предпочтение оказывается расчлененным построениям, бою в стрелковых цепях, где отдельному бойцу предоставляется широкое поле для проявления своей личной активности. Эрцгерцог Карл заявил себя крайним проповедником революционной штунды и, в идейном отношении, звал варягов из Франции установить порядки в австрийской армии. Каков же был результат трудов горячо обожаемого армией вождя, с талантом, авторитетом, широтой взгляда и боевой опытностью которого современные переводчики, конечно, спорить не могут?

Результат: начало кампании 1809 года — Регенсбургская операция — пять дней — пять капитальных поражений. Австрийская армия была отброшена на левый берег Дуная, а по правому берегу Наполеон бросился к Вене.

Если бы эрцгерцог Карл обратился в эту минуту к своим войскам с речью: “австрийцы — вы были недостаточно французами; вы недостаточно точно и искусно подражали французам. Вы недостаточно проявляли частный почин, недостаточно по-революционному вели бой в стрелковой цепи. Старайтесь в следующих боях тверже помнить преподанные вам мной и ныне подтвержденные Наполеоном образцы”. Если бы эрцгерцог Карл произнес такую речь, он оказался бы на высоте усердия и слепоты современных апостолов Шлихтинга, но никто и никогда не считал бы его — не гениальной, но крупной личностью. Ярлык посредственности был бы наложен на него дальнейшим упорством в подражании Наполеону. Но эрцгерцог Карл поступил не так.