Постлюбовь. Будущее человеческих интимностей

Любовь ужасна; тем не менее, люди продолжают к ней тянуться; почему так происходит? Почему моя бабушка, разошедшись с одним мужчиной, который поднимал на неё руку, сошлась с другим, который делал то же самое, пока вообще мог поднимать руки? У неё уже был этот опыт, и на уровне бытового общения между женщинами было привычным открыто рассказывать (если не про себя, то про других) о том, что «пьёт и бьёт», — это был общий опыт, и можно было предположить, что он ждёт её снова. Наверное, можно было быть одной; в деревне жило много одиноких пожилых женщин, я очень хорошо помню эту сеть эксклюзивно женской взаимопомощи и обмена, красоту и важность которой я могу оценить только сейчас; тем не менее, она сделала тот выбор, который сделала. Почему, особенно с доступным интернетом, где неравенство и жестокость любви в историях людей по всему миру можно наблюдать нон-стоп, люди продолжают верить — после первого, второго, пятого неудачного партнёрства, — что именно им именно в этот раз повезёт? Почему они не восстают? То, что романтическая любовь это насаживаемая и продаваемая норма, не может объяснить это полностью. Лорен Берлант предлагает своё объяснение в двух книгах: Female Complaint и Cruel Optimism, — это часть её большого проекта по исследованию национальной сентиментальности в США и Западной Европе. Ситуация жестокого оптимизма у Берлант — это когда что-то, чего человек хочет, напрямую препятствует его процветанию, и, тем не менее, его продолжает тянуть к этому объекту. Чтобы разобраться в этом противоречии, Берлант присматривается к тому, из чего складывается повседневная жизнь, что делают люди, чтобы «жизнь продолжалась»: она обращается к темпоральностям, которые определяют отношения людей с настоящим и будущим, а также к «теориям ежедневной жизни». Она пишет не вполне даже про любовь, а про то, как тела в ежедневном режиме справляются с чем-то невыносимым, как жизнь внутри неолиберальных (и не только) режимов превращается в проживание кризиса, ставшего повседневным (crisis ordinariness

). В её фокусе — обычная жизнь, не организованная, а

дезорганизованная

капитализмом.

Ключевую роль в этом процессе играют фантазии о «хорошей жизни», к которым общество привязывается как к универсальным. Достойная работа, вертикальная мобильность, меритократия и, конечно, семья и романтическая любовь, — эти объекты счастья столько раз обманывали ожидания, на них направленные, что это давно невозможно объяснять просто индивидуальными неудачами. В книге Female Complaint[125] Берлант, анализируя сентиментальную литературу 19 века и мелодрамы 20-го, описывает появление особой женской культуры как первой в Америке «интимной общественности» (intimate public). Особенность этой культуры в том, что она делает публичной женскую жалобу, при этом не предлагая женщинам совершать радикальный разрыв с тем, на что они жалуются. Женщинам позволено особым образом выражать недовольство мужчинами, браком и материнством, не разрывая своей привязанности к идеальности этих объектов. Через продукты искусства и рынка организуется «женская общность», выстроенная вокруг убеждения в том, что гетеронормативная любовь — это то, чего женщины хотят больше всего и чего они будут искать всеми силами, — даже когда результат их обманывает и причиняет боль. Косметические ритуалы, романтические драмы и сентиментальная литература формируют принадлежность к «женской общности», якобы разделяемой вообще всеми женщинами, и ключевая черта этой общности — женская способность выжить и пережить любые разочарования, насилие и провальные отношения, чтобы попробовать начать заново; женщины объединяются вокруг своей способности выживать. В России «все мужики козлы и сволочи», в англоязычном пространстве «men are trash» — эти фразы давно стали мемами, используемыми или иронически, или субверсивно, или буквально — внутри женской жалобы. Но после этих фраз всегда следует примирительный или смиряющийся жест, — поиски любви и близости не остановятся. После книги Берлант с совершенно зловещим ощущением слушается и смотрится I Will Survive Глории Гейнор: насколько точный это манифест женской жалобы и преодоления, — у неё впереди вся жизнь, чтобы жить, и вся любовь, чтобы её отдать, — снова и снова. В американской культуре второй половины двадцатого века именно темнокожие женщины, и так уже существующие в белом воображении как сильные, агрессивные и гипергетеросексуальные, берутся на вооружение белым феминизмом как демонстрация того, что все гетеро-женщины смогут пережить плохих мужчин и не сломаться. Женская культура работает на удовлетворение ровно потому, что её обещание нормальности и принадлежности к общности предлагает облегчение от кризисов и отчуждения, формируемых капитализмом.