Нюанс в том, что эти обещания всегда обращены в будущее и почти никогда не реализуются в настоящем. Но отказаться от них, от этого аффекта позитивной привязанности к фантазии, значит для человека отказаться от того, что даёт смысл его ежедневной жизни. Люди продолжают находиться в отношениях, зашедших в тупик, потому что отказ от них грозит слишком высокой ценой; это расхожий троп: когда люди расстаются или кто-то кого-то бросает, один из партнёров «теперь не знает, как и зачем жить». Для прекарных тел, изнашиваемых рынком и авторитарными политиками, в отсутствии публичной сферы, в депрессивных моногородах за пределами отношений нет смысла, — какими бы тупыми, изматывающими и жестокими они ни были. Неолиберальная идеология через медиа и социальные платформы говорит человеку, что он может быть кем угодно, кем захочет. Субъективизация и персонализация идентичностей расщепляет возможные вариации «кем быть» на тысячи ещё более детализованных, поэтому человек, привязанный к фантазии, оказывается в абулическом параличе перед изобилием идентичностей или вариантов жизни, к которым он может стремиться, а в это же время его физическая реальность ограничивает любую мобильность вообще. Но сияющее обещание фантазии никуда не исчезает, поэтому человек продолжает за него держаться. Берлант указывает на то же, о чём писал Сеннетт, говоря о тирании интимности и её роли в растворении публичной сферы: за счёт возможности интимной культуры множить фантазии и всасывать любые противоречия она управляет аффектами таким образом, что политическая деятельность становится неудовлетворительной, её возможные результаты как бы не покрывают ту цену, которую нужно заплатить, чтобы заняться политикой прямо сейчас. И поэтому интимная общественность, по Берлант, существует в «юкстаполитической» сфере (