Постсекулярный поворот. Как мыслить о религии в XXI веке

Таким образом, хотя данные опросов поддерживают мой тезис лишь отчасти, внимательное рассмотрение культурных тенденций и явлений позволяет говорить о серьезных трансформациях. РПЦ становится эпицентром практически непрекращающихся конфликтов. Негатив, ассоциируемый с православием, возрос настолько, что почти любой слух, любое обвинение – даже самое несправедливое – «раздувается» и привлекает широкое внимание общественности. Это верно по крайней мере в отношении СМИ, неподконтрольных церкви или государству. Официальная пропаганда, в свою очередь, интерпретирует этот негатив как «информационную войну» и даже глобальный заговор против церкви.

В этом исследовании я избегал вопроса о социологических цифрах или демографическом субстрате, стоящем за концом проправославного консенсуса. Я не утверждаю, что антирелигиозные настроения стали новым мейнстримом. Я не знаю в точности, какие именно социальные группы выпали из этого консенсуса. Не уверен я и в том, что описанные мной тенденции не будут в конечном счете жестоко подавлены и искоренены государственной властью (может быть, с подачи церкви) под флагами борьбы с чужеродной агрессией против российской цивилизации. Мой тезис более скромен: российское православие более не является фактором национального консенсуса. Оно становится фактором национального конфликта, еще одним расколом, разделяющим российскую нацию. Ученые, инициировавшие обсуждение проправославного консенсуса, не предвидели этого парадокса. По мере того, как РПЦ все в большей мере сближалась с государством, она становилась ключевым идеологическим элементом «консервативного поворота» и получала юридические и материальные преимущества. Однако этот успех на макроуровне совпал с провалом на мезоуровне, том самом, на котором позиции церкви до сих пор воспринимались как сильные и непоколебимые.

Этот текст начался со ссылки на классическое исследование Липсета и Роккана. Если использовать их оптику, то в таком случае конец проправославного консенсуса выглядит как нормализация религиозной ситуации в России: мы приходим к стандартному общественному расколу по линии отношения к церкви и религии. Таким образом, проправославный консенсус можно считать специфическим постатеистическим феноменом, который не мог продолжаться долго. Конфликт вокруг церкви и религии является знаком того, что Россия возвращается к стандартному паттерну европейских наций, разделенных по вопросам религии. Однако Фурман и Каариайнен, авторы концепции проправославного консенсуса, предлагают альтернативную оптику, в которой реакция российского общества на религию представлена в виде раскачивающегося маятника – от полного отвержения религии к ее полному принятию[669]

. В такой перспективе мы, возможно, являемся свидетелями обратного движения маятника – от гегемонистской религиозности к ее не менее гегемонистскому отрицанию. Так что же перед нами – нормализация или очередное колебание маятника? Оставим этот вопрос открытым.

Глава 10

Религия и политика в современном мире: обзор основных тенденций

Политика и религия всегда были взаимосвязаны. Однако характер этой взаимосвязи менялся. Если до XVII в. религия была одним из важнейших факторов, определявших структуру политической власти, а также вопросы войны и мира, то

вслед за Вестфальским миром 1648 года и последующим развитием централизованных государств сначала в Западной Европе, а затем через европейскую колонизацию и в остальных частях света политическая значимость религии как во внутренней, так и во внешней политике существенно снизилась[670].

Это снижение не привело к тому, что политика и религия перестали соприкасаться. Они соприкасались, однако эта их связь стала считаться односторонней: именно политика, наряду с экономикой и прочими «серьезными» сферами, оказывала влияние на религию. Последняя, в свою очередь, могла выступать лишь в качестве объекта различных манипуляций – например, инструментализации государством для решения тех или иных внутри- или внешнеполитических задач. Там, где религия все же сохраняла свое значение для политики, эта значимость, по сути, сводилась к риторическим украшательствам светских политических ритуалов и не подразумевала никакой стоящей за этими украшательствами реальности[671].

Может ли религия влиять на политику?