Постсекулярный поворот. Как мыслить о религии в XXI веке

Бинарность русской культуры, способствующая бросанию из крайности в крайность, делает переход к «тернарной» модели культуры одним из ее насущных императивов. Как указывает Михаил Эпштейн, зачатки подобного перехода прослеживались в русской культуре еще в XIX в. Однако, по мнению Эпштейна, эта попытка так и не увенчалась успехом: в середине XIX века она привела к новой поляризации, когда сошлись две очередные крайности – суперрелигиозность Гоголя и квазирелигиозность Белинского[440]. Современную постатеистическую ситуацию Эпштейн видит как возможность развития третьего элемента, способного уравновесить традиционную для русской культуры полярность

[441]. Иначе говоря, сегодня есть очередная возможность, если выражаться словами Лотмана, «переключиться с бинарной системы на тернарную»[442]

. При этом Эпштейн указывает на два возможных сценария реализации этой тернарности: 1) апокалиптический синтез религиозного и светского, представленный идеей всеединства Владимира Соловьева, «Третьим заветом» Дмитрия Мережковского, «святой плотью» Василия Розанова, и 2) поиск срединного основания через создание «нейтральной полосы» в виде политико-правовых учреждений, которые не снимали бы имеющиеся противоречия, как это делает первая альтернатива, но, скорее, обеспечивали бы условия их безопасной коммуникации, способной удержать оба полюса от скатывания в «порочную спираль», когда действует принцип «Кто не с нами – тот против нас»[443].

Второй, умеренный, сценарий предлагает не столько поиск «русской идеи» или новой «российской идеологии», сколько выстраивание нейтральных оснований, способных обеспечить безопасные и взаимовыгодные формы коммуникации между крайними предельными позициями (например, между секулярной наукой и религией) и предотвратить дальнейшее раскручивание «порочной спирали» русской истории с ее стремлением бросаться из крайности в крайность, подразумевающим разрушение своего оппонента до самого основания. Эти нейтральные основания вполне могли бы идейно опираться на те соображения, касающиеся устройства современного конституционного демократического общества, о которых речь шла в предыдущем разделе.

«Обремененность» прошлым, или препятствия на пути диалога

Приведенные выше соображения – нормативное и эпистемологическое – являются сугубо абстрактными, отвлеченными от российских реалий. Они могут быть названы соображениями, отталкивающимися от идеально-типической модели конституционного демократического государства. Критике может быть подвергнуто и наше указание на бинарную структуру русской культуры и на утопическую мечту о переходе к тернарной модели. Дело в том, что любое общество «обременено» (если воспользоваться понятием, с помощью которого коммунитаристы критиковали утопические либеральные проекты[444]) историей и культурой. Эта «обремененность» способна свести на нет любые соображения о пользе диалога в рамках современного конституционного демократического государства. Далее мы кратко обозначим те препятствия, которые, на наш взгляд, стоят на пути описанного выше диалога (при этом мы не будем затрагивать общие моменты, касающиеся, например, характерной для российской политической системы авторитарности, и ограничимся теми препятствиями, которые непосредственно касаются интересующего нас вопроса). В каких аспектах «обремененность» российского общества препятствует признанному нами необходимым диалогу науки и религии в их общественной проекции? Рассмотрим эту «обремененность» как со стороны религиозного лагеря (на примере РПЦ), так и со стороны лагеря секулярно-научного.

Во-первых, в социальном и политическом воображаемом РПЦ – крупнейшего в России религиозного объединения, – судя по всему, отсутствует представление о гражданском обществе и публичном пространстве как инстанции, которая может на что-то влиять. Государство не отчленяется от общества, а последнее не признается за какую-то самостоятельную инстанцию. Как констатирует Алексей Ситников, категории православного социального учения основывались преимущественно на представлениях, заимствованных из византийской мысли, в которой не могло быть установившихся в Европе XVIII–XIX вв. различий между государством и обществом. Идеал сакрализованной, неконкурентной и жестко иерархизированной модели управления государством был традиционно присущ русскому православию и утверждался им как богоустановленный[445]. В результате основной акцент делается на взаимоотношениях церкви и государства – минуя гражданское общество и публичное пространство: