Поступь хаоса

– Здесь это не нормально, Ви.

– А ты-то откуда знаешь? Смотрю, тебя удивляет чуть ли не все, что тебе говорят! У вас там вообще школ нет? Ты хоть что-нибудь знаешь?

– Людям не до истории, когда они пытаются выжить! – выплевываю я, чуть не задыхаясь от обиды.

– А вот и неправда, именно в такие времена история важней всего, – говорит вернувшаяся к столу Хильди. – А если ссоритесь вы только потому, что устали, значит, устали вы до полусмерти. За мной!

Мы с Виолой злобно пялимся друг на друга, но послушно встаем и идем за Хильди в большую общую комнату.

– Тодд! – лает Манчи, не отрываясь от бараньей косточки, которой угостил его Тэм.

– Гостевые комнаты у нас приспособлены под другие цели, – говорит Хильди. – Так что обойдетесь этими софочками.

Мы помогаем ей застелить постели: Виола все еще дуется, а мой Шум насквозь красный.

– Ну а теперь, – говорит Хильди, когда мы заканчиваем, – извинитесь друг перед другом.

– Что? – переспрашивает Виола. – С какой стати?

– Это вообще не ваше дело! – бормочу я.

– Нельзя засыпать с обидой в сердце, – подбоченившись, объясняет Хильди.

Такое ощущение, что она не сдвинется с места, пока мы не извинимся. И будет громко хохотать, если кто-то попытается ее сдвинуть.

Мы с Виолой молчим.

– Он спас тебе жизнь или нет? – спрашивает Хильди Виолу.

Та опускает глаза и соглашается.

– Вот именно, спас! – говорю я.

– А она спасла твою, так? На мосту.

Ой!

– Вот именно «ой», – говорит Хильди. – Неужели вы не понимаете, как много это значит?

Мы молчим.

Хильди вздыхает:

– Ладно. Двух таких взрослых щенят вполне можно оставить извиняться наедине. – Она уходит, даже не попрощавшись.

Я отворачиваюсь от Виолы, а она от меня. Разуваюсь и залезаю под одеяло (Хильдины софочки оказались всего-навсего диванами). Виола делает то же самое. Манчи запрыгивает на мой диван и укладывается в ногах.

Тишину нарушают только мой Шум да потрескивание огня в камине – зачем он нужен, непонятно, на улице и так жарища. Солнце только-только начинает садиться, но подушки и простыни такие мягкие, а в комнате так тепло, что глаза сами слипаются.

– Тодд? – окликает меня Виола со своего дивана.

Я тут же просыпаюсь:

– А?

Секунду она молчит – может, раздумывает, как лучше извиниться?

– В твоей книжке написано, что нам делать в Фарбранче?

Мой Шум немного краснеет.

– Тебе-то какое дело, что написано в моей книжке? Она моя, и писали ее для меня.

– Ты помнишь, как первый раз показал мне карту? В лесу? – спрашивает Виола. – И сказал, что нам надо добраться до этого поселения? Помнишь, что было написано под ним?

– Конечно.

– Что?

Вроде она спрашивает без всяких подковырок, но ведь это именно подковырка, так?

– Спи давай, – говорю я.

– Там было написано «Фарбранч», – говорит Виола. – Это название места, куда мы вроде как идем.

– Заткнись. – Мой Шум опять начинает сердито жужжать.

– Не надо стыдиться того…

– Сказал же, заткнись!

– Я могу помочь…

Я резко встаю и сбрасываю на пол Манчи, сдираю постель с дивана и ухожу в комнату, где мы ели. Бросаю тряпки на пол и ложусь спать – подальше от Виолы и ее бессмысленной злой тишины.

Манчи остается с ней. Неудивительно.

Я закрываю глаза, но еще целую вечность не могу уснуть.

А потом, видимо, засыпаю.

Потому что я опять на болоте, но это одновременно и город, и наша ферма. Вокруг меня стоят Бен, Киллиан и Виола и хором твердят: «Что ты здесь делаешь, Тодд?» И Манчи лает: «Тодд! Тодд!» А потом Бен хватает меня за руку и тащит к двери, Киллиан обнимает за плечи и толкает на тропинку, а Виола ставит зеленую коробочку под дверью нашего дома, и в эту секунду ее вышибает мэр на коне, а за спиной Бена вдруг появляется крок с лицом Аарона, я ору «НЕТ!» и…

Просыпаюсь весь в поту, сердце бьется как сумасшедшее. Мне кажется, что если я открою глаза, то увижу над собой мэра и Аарона.

Но это только Хильди.

– Ты чего здесь забыл?! – вопрошает она, стоя в дверях.

Из-за ее спины бьет такое яркое солнце, что я заслоняю глаза рукой.

– Тут удобней, – бормочу я в ответ; сердце все еще колотится.

– Ну-ну, рассказывай, – говорит Хильди, читая мой сонный Шум. – Завтрак на столе.

Запах жареного бараньего бекона будит Виолу и Манчи. Я выпускаю пса на утреннюю прогулку, но с Виолой мы даже словечком не перекидываемся. Пока едим, на кухню заходит Тэм – он, наверное, кормил овец. Будь я дома, занимался бы сейчас именно этим.

Дома.

Ладно, неважно.

– Поживей, щенок! – говорит Тэм, бухнув передо мной чашку кофе.

Я выпиваю, не поднимая головы.

– Там никого? – спрашиваю я.

– Ни шепоточка, – отвечает он. – И день, скажу я тебе, прекрасный.

Я поднимаю взгляд на Виолу, но та на меня не смотрит. За все это время – пока умывались, ели, переодевались и укладывали заново сумки – мы так и не сказали друг другу ни слова.

– Удачи вам обоим, – говорит Тэм на прощание. – Отрадно видеть, как два человека, у которых на всем белом свете никого не осталось, находят друг друга.

На это мы тоже ничего не отвечаем.

– Пошли, щенятки, – говорит Хильди. – Время не ждет.

Мы выходим на вчерашнюю тропинку, и вскоре она соединяется с той большой дорогой, что шла от моста.