Нечто щекочет заднюю часть его разума, что-то похожее на воспоминание, но того, что именуют памятью, у него нет. Там, где она должна находиться, чернеет огромная дыра, разрыв, сделанный очень давно, или скорее колодец, глубокий и темный.
Края осыпались, но стенки круты.
– Я здесь не для того, чтобы посетить праздник, – говорит Смерть.
Дева плетет венок и отвечает:
– Я знаю.
Грейс заставляет пальцы двигаться, закончить работу, а отрок с карими глазами и старый дуб нависают над ней.
Она знает, кто он, без сомнений.
Узнает еще до того, как видит мертвые цветы у его ног, до того, как замечает лишенные плоти пальцы, до того, как он произносит ее имя.
Она узнает это точно так же, как мышь – изгиб кошачьего хвоста, нога – ненадежную опору, и дети – огонь.
Она узнает, поскольку она видела его один раз, уголком глаза, стоя у кровати матери.
Она узнает, и она пугается.
Ужас просыпается в ее груди, сердце лупит беги-беги- беги, едва не разрывая тело. Но мать говорила, что еще никто не сумел обогнать Смерть или дьявола, так что она остается на месте и убеждает себя, что на земле есть разные виды быстроты.
– Я не готова, – произносит она, ненавидя дрожь в собственном голосе.
Смерть качает головой:
– Это не имеет значения.
– Почему я? – спрашивает она.
– Я не выбираю.
– Сколько мне осталось?
Смерть не отвечает.
– Я хочу попрощаться.
– Нет, – говорит он.
– Я хочу увидеть, как взойдет солнце.
– Нет, – говорит он.
– Я хочу увидеть, как на небо выходят звезды. Потанцевать на опушке и бросить венок в пламя, отведать первых летних плодов, и еще...
Смерть вздыхает, закатывает карие глаза и говорит:
– Ты тянешь время.
– А ты нет? – огрызается она.
Поднимается ветер, и наверху скрипит ветка, пережившая слишком много сезонов, слишком много штормов. Грейс слышит, как треск распространяется сквозь древесину.
Нет, только не так.
– Грейс, – говорит Смерть, вытягивая руку, никакой кожи, даже мяса, лишь кости, и от одного взгляда ее начинает бить дрожь, и она может только смотреть в изумлении, удерживая внезапное, безумное побуждение вложить свою ладонь в его, ощутить гладкость и холод этих пальцев.
Ветка начинает трещать.
А затем милосердный девичий голос произносит ее имя, и она видит Алису Лори, что стоит на дороге.
– Иду! – кричит Грейс, и выбегает из-под сени дерева за миг до того, как ветка ломается и падает на ковер из алых цветов.
Она не оглядывается.
Смерть, хмурясь, смотрит на упавший сук, на пустую руку.
Дева, за которой он пришел, уже на полпути к дороге, не бежит, честно говоря, но быстро шагает туда, где ждет ее сверстница, почти такая же, только без пламени в глазах и вокруг тела.
Он вздыхает – будто зимний ветер качает сосульки – и отправляется следом, оставляя след из отпечатков, пятачков голой земли.
Когда он настигает Грейс, та снова в одиночестве, и он подходит вплотную и опускает костяную руку ей на плечо. Жаркое пламя облизывает лишенные плоти пальцы.
– Поймал тебя, – шепчет он, и она деревенеет, ожидая, должно быть, что все для нее закончится, но Смерть не действует подобным образом.
Рука за руку с жизнью – так это происходит.
– Ты мог бы отпустить меня, – говорит она, не отводя взгляда от дороги.
– Я не могу, – отвечает Смерть.
Дева выкручивается из его хватки и поворачивается, алый венок зажат в ее руках.
– Почему нет?
Вопрос царапает его разум. Он пытается вспомнить, что произойдет. И не может.
Знание тут, рядом, столь же монолитное, как и голод, и он не в состоянии ждать слишком долго. Он должен взять ее руку. Он должен взять ее жизнь.
Знание не выражено в словах, но оно здесь, внутри головы.
– Я не могу, – повторяет он, желая, чтобы она поняла.
Она складывает руки на груди, и Смерть слышит шум приближающегося экипажа. Слабый треск колес становится громче, одно из них явно разболтано.
И снова он протягивает руку:
– Грейс.
– Жизнь должна хоть чего-то, но стоить, – говорит она. – Что ты дашь мне за нее?
Экипаж одолевает поворот за ее спиной.
– А что бы ты хотела? – спрашивает он, хотя знает ответ.
– День, неделю, год...
Он качает головой.
– Твое время пришло.
– Тогда позволь мне им воспользоваться! Ты забираешь целую жизнь! Оставь мне хотя бы день!
Смерть взирает на деву.
Дева взирает на Смерть.
Он мог бы повалить ее, придавить к земле, сжать ладонь в своей, переплести костяные пальцы с живыми.
– Пожалуйста, – говорит она. – Ты должен мне это.
Смерть хмурится:
– Я тебе ничего не должен.
– Нет, должен! – рычит она, и тут налетает ветер, ерошит ей волосы, и он вспоминает.
Почему она выглядит такой знакомой.
Где он видел эти синие глаза, затуманенные болезнью, но такие же яркие, глядевшие поверх запавших щек с лица в форме сердечка.
Хрупкие женские пальцы, протянутые к его собственным.
И маленькая девочка за окном, волосы в свете луны кажутся белыми.
– Нет, должен, – на этот раз у нее хватает сил только на шепот, но он слышит каждый звук.
– Ты знаешь, на что это похоже? – спрашивает она. – В один миг терять так много? Можешь ты чувствовать печаль или горе?