Повести и рассказы писателей ГДР. Том II

Кобленц пригласил нас в дом. Он извинился за отсутствие жены — она ездит по садоводствам, все хочет достать саженцы бирючины, — поставил на стол импортный коньяк (восемьдесят марок за бутылку, это он, видно, может себе позволить), но Конц отказался — сегодня он за рулем; однако я заподозрил, что он просто хотел сохранить трезвую голову для разговора. Кабинет был увешан старыми гравюрами: город в полдень, город утром, романтическая Заале, за ней обе старинные кирхи, пять башен и среди них наша Голубая. Вдоль стен шкафы, битком набитые книгами. Кобленц знал, зачем приехал Конц; он тут же разложил на столе карту города и концом логарифмической линейки стал водить по улицам, отмеченным красным карандашом. Посыпались названия: Большая Лейпцигская, Рыночная площадь, Отважный рыцарь… А мне не требовалась карта: достаточно было закрыть глаза и только слушать, чтобы узнать каждый проулочек, каждый уголок нашего города. Конц же, наоборот, то я дело прерывал его и требовал объяснений. Кобленц покрывал цифрами один лист бумаги за другим, что-то считал на логарифмической линейке, множил, делил и па вопросы Конца отвечал обстоятельно и точно.

— Что же касается туннеля, то излишне доказывать, что, чем дальше на восток, то есть чем дальше от реки мы перенесем его, тем меньшую опасность будут представлять подпочвенные воды.

Они все перевернули вверх дном, дотошно обсуждали каждую мелочь, распоряжались городом так, будто он был неодушевленным предметом, будто не жили в нем двести тысяч живых людей. Мне хотелось спросить: если для того, чтобы строить, вы хотите разрушать, как вы поступите с людьми? Ведь в каждом доме люди. В каждом камне кусок истории. Но мои мысли тут же перескочили на другое. С улицы донеслось тарахтение мотороллера. Может, парень знает, что случилось с Зигрид? Большая Лейпцигская… Конц, хоть тут ты мне не мешай. Мы должны ее найти. Уже прошло три дня…

Наконец он сказал:

— Я должен вас поблагодарить вашими же словами.

Вы тоже произвели на меня сильное впечатление, доктор. Только одно мне не ясно. Почему вы раньше не говорили о своих планах?

Кобленц чокнулся с Концем и отпил большой глоток.

— Раньше было не время. То денег не хватало, то материалов. А скорей всего, не хватало человека, который мыслил бы такими масштабами, как вы.

Мне стало больно. В словах Кобленца мне послышался намек на меня, и, не скрою, мне стало больно. Неужели и вправду здесь не хватало такого человека, как Конц? Которому неважно, стоит у него кто-нибудь на пути или нет. Выходит, что из-за нас, из-за меня у Кобленца опускались руки? Быть смелым, когда тебя поддерживает весь Центральный Комитет, — это еще не смелость! Конечно, нет. Но так ставить вопрос не умнее, чем спрашивать: «Если вы измените русло реки, куда вы денете воду?» Знаешь, Конц, Кобленц удивил меня не меньше, чем тебя. Я ведь от него ничего подобного не ждал…

Я еще слышал, как тихо, словно между прочим, Конц ответил:

— Не я мыслю такими масштабами, а партия.

На улице мы встретили Герхарда. Он снял с мотороллера глушитель и с диким тарахтением описывал пробные круги. Я его окликнул. Он не услышал. Тогда я кивком подозвал его. Он подлетел ко мне, резко затормозил, подняв колесами клубы пыли, и остановился точно у моих ног.

Герхард снял шлем.

Я стряхнул пыль с брюк и спросил:

— Скажи-ка, Герхард, ты знаешь Зигрид Зайденштиккер, девушку из двенадцатого «Б»? Она с четверга домой не приходила. Может, ты догадаешься, где нам ее искать?

Он пристально посмотрел на меня. Непонятный взгляд! Не то подозрительный, не то смущенный.

— Говорят, у нее был друг. Из параллельного класса…

— Если это вы обо мне… Да, так оно было… Но вот уже три недели как все кончено. Теперь у меня другая… Эта сразу о свадьбе не думает. Никаких фокусов мне не устраивает.

Замолчав, он то ли от смущения, то ли от равнодушия забарабанил пальцами по шлему.

Я испугался. Я никак не предполагал, «сынок не то врача, не то директора, не то еще какой-то важной персоны» — это Герхард. Я испугался и не знал, что сказать.

Но тут заговорил Конц:

— Для вас девушка — это лакомство, как для некоторых чай вприкуску? Так, что ли? — Герхард ухмыльнулся. — Да еще чувствуете себя героем.

— Что же, я не человек, что ли…

Конц, до сих пор подчеркнуто спокойный, пришел в ярость. Впервые я увидел его разъяренным. Жилы у него на лбу вздулись, уши стали красными, глаза словно выцвели. Они поблескивали стальным блеском, как отшлифованное стекло его очков.

— Мне жаль вас. Несмотря на весь ваш цинизм, вы достойны сожаления. Вы так примитивны и глупы, как… — он тоже не мог найти нужное слово, — как болтовня «Немецкой волны».

Он плюнул и потянул меня в машину.