Вот на палубном настилеЗапылал костер высокий, —То согреть хотят матросыКоченеющие руки. И я вижу: в снежной вьюгеПламя красное пылает,Словно солнце, что закрытоНепроглядной белой мглой; А вокруг него мелькают,Словно тени птиц огромных,Итальянские матросы,Зябко кутаясь в плащи. Те плащи в родном ПалермоИх неплохо согревали —Что ж теперь случилось с нимиВ этом крае басурманском? Пропускают зимний ветер,Словно кружева сквозные,И дрожит любая жилка…О, негодные плащи! В густо-белой сетке снегаЮнга-мальчик пробегает,Словно рыбка, что попалаВ роковой проклятый невод. Мальчик пробует согреться, —Верит он палермской крови,Что в его струится жилах,Больше, чем чужим огням. Он не слышит, как большиеНа него кричат сердито:«Все ты вертишься, бездельник!..Что за скверное созданье!..» От озлобленного крикаНежный говор итальянскийСтал противным, как прибрежныхДиких чаек хищный крик. Что ж, пускай! Давно привык онК этим чайкам и ворчаньям,Он не думает об этом,И в мечтах его другое: …Скоро он домой вернется,И на площади под солнцемЛовко он сыграет в бабки,Каждый выигрыш возьмет! И с товарищами вместеВ пыль горячую он ляжетСреди улицы, так просто,И начнет болтать, болтать… Даже рты поразеваютКекко, Джанни, Паолино:Ведь они всему поверят,Племя «раков сухопутных». Сколько он чудес расскажет!И про змей подводных страшных,И про турок-людоедов,Про Великого Могола. А они ему за этоСамых сладких апельсиновНепременно наворуютУ епископа в саду… Тут его матрос ударилПо плечу, ругнув сердито:«Да уйдешь ли ты с дороги?!Вот душа без покаянья!» У костра с другими рядомОпустился он покорноИ к огню, как на молитве,Протянул худые руки. Легкий стан тихонько сгорбилИ застыл с лицом печальным,Лишь в глазах перебегаютЯркоогненные искры. Ох, когда б скорее, мальчик,Все мечты твои свершились,Чтоб завидовать не стал имЗлой какой-нибудь божок…