Повседневная жизнь Большого театра от Федора Шаляпина до Майи Плисецкой

В заключение визита директор Мутных позаботился и о росте благосостояния одухотворенных «Светлым ручьем» колхозников (которым просто повезло — ведь совсем скоро балет Шостаковича будет запрещен). Он попросил ЦИК СССР «дать возможность колхозникам по твердым ценам купить обувь, галоши, детское пальто, мануфактуру и прочее за наличный расчет». Это было обычным явлением, директор не раз обращался к руководству страны за радиоприемниками, велосипедами, обувью, одеждой, отрезами на платье для артистов театра. А среди зрителей отзывы на «Светлый ручей» были и такие: «Я бы хотела показать в балете руководство партийной или комсомольской организации колхоза. Хорошо бы на заднем плане сцены поставить накрытые столы, ведь после праздника его участники всегда закусывают» (рабочий Глядштейн, шлифовальный цех завода «Шарикоподшипник»). Действительно, многого не хватало в том балете, потому его и закрыли.

Эх, зря донским колхозникам не показали еще и оперу «Леди Макбет Мценского уезда» с ее похотливой (по выражению Прокофьева) музыкой. Интересно, что бы они тогда сказали, если бы также увидели в ложе любимого вождя? В дневнике Елены Булгаковой читаем ехидную запись: «Мелик во фраке, с красной гвоздикой в петличке готовится дирижировать — идет второй раз “Леди Макбет”. Все взволнованны, так как незадолго до этого Хозяин со свитой был на “Тихом Доне”, на следующий день все главные участники спектакля были награждены орденами и званиями. Поэтому сегодня все — и Самосуд, и Шостакович, и Мелик ковыряют дырочки на левой стороне пиджаков. Правительственная ложа уселась. Мелик яростно взмахивает палочкой, и начинается увертюра. В предвкушении ордена, чувствуя на себе взгляды вождей, — Мелик неистовствует, прыгает, рубит воздух дирижерской палочкой, беззвучно подпевает оркестру. С него градом течет пот. “Ничего, в антракте переменю рубашку”, — думает он в экстазе. После увертюры он косится на ложу, ожидая аплодисментов, — шиш. После первого действия — то же самое, никакого впечатления. Напротив — в ложе дирекции — стоят: Самосуд с полотенцем на шее, белый, трясущийся Шостакович. Вытянув шеи, напряженно смотрят напротив в правительственную ложу. Там — полнейшее спокойствие».

Фиаско потерпели полное, не получив ничего. Зря только пиджаки испортили. Не понравилась вождю эта опера. А ведь ставил ее тот же Самуил Абрамович Самосуд еще в Ленинграде, разразившись статьей «Опера, которая делает эпоху». А как превозносили ее критики, приравнивая «Леди Макбет» к «Кармен» и «Пиковой даме»! В общем, наделали эпоху себе во вред. Оперу хвалили до тех пор, пока ее не лицезрел Сталин. Из двух новых советских опер, которыми следовало восторгаться и ставить повсюду, он выбрал одну для порки, а другую для награждения. Опера Шостаковича была названа в правдинской статье от января 1936 года «Сумбур вместо музыки» «антинародной» и «формалистической». Статья попортила композитору немало крови, дав повод некоторым его биографам говорить о начале тяжелой болезни, обрекшей его на моральные и физические мучения в течение всей последующей жизни. Он чувствовал на себе словно незримое клеймо, несмотря на полученные ордена и премии. Газетную вырезку со статьей Шостакович носил в кармане до конца своих дней[66]

.

В итоге Шостаковичу перекрыли кислород, запретив и оперу, и балет. А вот братьям Дзержинским, наоборот, поручили поставить следующую оперу по Шолохову — «Поднятая целина». А композитора Ивана Дзержинского наградили еще и орденом Ленина в 1939 году. Кстати, о его композиторском уровне свидетельствует такой эпизод. Ужинал как-то в апреле 1937 года в ресторане Дома актера Михаил Булгаков, подсел к нему Дзержинский и хвастал тем, что никогда в жизни не слышал «Аиды» и не пойдет: «Убежден, что дрянь». И такой человек взялся создавать советскую оперную классику!

О том, как в Большом театре поднимали целину, сохранилось любопытное свидетельство охранника Сталина Алексея Рыбина. Вождь, по обыкновению, посчитал необходимым внести в либретто поправки, обратив внимание на слова Нагульнова с партбилетом: «Как же без меня обойдется мировая революция?» Сталин сказал: «Мировая революция совершится независимо от Нагульнова. Наоборот, Нагульнов без мировой революции не обойдется». После премьеры он спросил Ивана Дзержинского: «Как вы относитесь к классике?» — «Критически!» — «Вот что, товарищ Дзержинский, рекомендую вам закупить все партитуры композиторов-классиков, спать на них, одеваться ими и учиться у них!» А Самуила Самосуда напутствовал: «Большой театр — это святая сцена классического искусства, а не сцена портянок и навоза!» Трудно возразить Иосифу Виссарионовичу.