Повседневная жизнь Большого театра от Федора Шаляпина до Майи Плисецкой

И тогда Михайлов обратился к Петрову: «Ваня, выручи, пожалуйста. Не звучит у меня что-то голос сегодня. Спой за меня Варяга!» А Петров простыл, плохо себя чувствовал и сидел дома: «Максим Дормидонтович, но я ведь простужен». Михайлов снова: «Умоляю, спой. Ведь что могут подумать и сказать солдаты — Михайлов не захотел для них петь». Петров, несмотря на недомогание, выполнил просьбу метра, благо что партия была небольшой. Быстро загримировавшись, он вышел на сцену и спел Варяжского гостя. А в гримерке его ждал Михайлов с бокалом шампанского в руках: «Дорогой Ваня, хороший ты человек, спасибо тебе! Выручил меня! За твое здоровье! — Такой это был по-настоящему русский человек — добрый, порядочный, человечный, исполненный собственного достоинства», — вспоминал позднее Иван Иванович[65]

. Приведенная нами ситуация очень наглядно демонстрирует, насколько разными людьми были солисты Большого театра.

Михайлов понял, что не сможет достойно спеть Варяжского гостя, уже сидя в своей гримерке перед зеркалом. Обычно, гримируясь, он раздевался по пояс при открытых настежь окнах, причем в любое время года, в том числе и зимой. Он считал, что так закаляется голос (тогда, кстати, был ноябрь). Однажды враги забили окно гвоздями, но Максим Дормедонтович умудрился его открыть. Согласно бытовавшему порядку, как только артист загримировывался, переодевался и был готов выйти на сцену, его предполагавшийся сменщик мог чувствовать себя спокойно — в этот вечер мчаться в театр ему не надо. Но случались экстраординарные ситуации. Как-то раз во время «Травиаты» у исполнителя роли Жермона случились острые желудочные колики, которые не смог снять даже дежуривший за кулисами врач. Срочно бросились звонить другому артисту — человеку исключительно надежному, который в это время отмечал день рождения своего друга. А поскольку спектакль уже начался и замена не потребовалась, этот певец уже успел поднять тост, и не один, что было явным нарушением режима, но признаться в этом было выше его сил. Находившиеся на этом торжестве коллеги певца стали помогать ему, так сказать, вернуть вокальную форму, предложив выпить какие-то импортные чудо-таблетки: мол, как рукой снимет любые проявления алкоголя. Тот выпил и приехал в театр.

Таблетки поначалу помогли, никто в театре ни в одном глазу не смог учуять праздничное настроение певца. Да и не до этого было: спектакль уже задержали. К тому же сам артист пользовался отличной репутацией, ни разу не подведя театр. Действие таблеток прекратилось аккурат в тот момент, когда наспех загримированного певца выпустили на сцену. «Он преувеличенно твердо вошел в сад Виолетты, с трудом нашел ее, сидящую на диване, и, уставившись оловянными глазами, вдруг заревел из совсем другой оперы своего репертуара: “Отец Аиды пред тобой!” Виолетта от неожиданности обмерла; она чуть не впала в истерику от такого пассажа», — свидетельствовал Михаил Чулаки. Зрители были в восторге — за один билет им показали сразу две оперы — «Травиату» и «Аиду», что явилось откровенным новаторством.

Жаль, что все это быстро закончилось — занавес сию минуту закрыли, объявив публике о внезапной болезни певца — второго за спектакль! На следующее утро в театре приготовились к стрелецкой казни: всякое бывало в театре, но такое впервые! Но гроза в этот раз миновала, как ни странно. Безупречного артиста, ни разу за всю его жизнь в Большом не взявшего бюллетень в поликлинике и не опоздавшего ни на один спектакль, не уволили, не объявили строгий выговор, списав все на отравление: все мы люди! Чудеса случаются.

У большинства певцов-премьеров было максимум по два дублера, в частности, Павла Лисициана в роли Валентина могли заменить Петр Селиванов и Иван Бурлак, Маргариту репетировали Елизавета Шумская, Наталья Шпиллер и Татьяна Талахадзе. И только Козловского в «Фаусте» страховали аж пять теноров — Соломон Хромченко, Виталий Кильчевский, Григорий Большаков, Давид Бадридзе и Анатолий Орфенов. Последний долгое время вел дневник, благодаря которому мы узнаём подробности не только его повседневной творческой жизни, но и тех, кого он заменял: «вместо Козловского», «вместо Лемешева» и т. д. А «первачи» никого никогда не заменяли. И пели на основной сцене, а не в филиале, и только на премьерах. Вот вам и главные отличия первого эшелона от второго, народных от заслуженных. Вследствие изложенного нельзя не согласиться с выводом, который делает сын Соломона Хромченко: «Могли ли при таком раскладе соперничать с Козловским и Лемешевым кто-либо из певших те же партии заслуженных артистов? Да ни в коем разе, независимо от его певческих и артистических достоинств. Потому что, как бы себя с ними ни равнял, знал, если воспользоваться спортивной терминологией, что выступает в другой весовой категории».