Повседневная жизнь Большого театра от Федора Шаляпина до Майи Плисецкой

И тогда, и сейчас подавляющую часть работников мастерских составляют женщины. И дело не только в постоянной необходимости шить декорации и костюмы (что представительницам прекрасного пола всегда удавалось лучше мужчин). Оказывается, сама технология в ряде цехов предусматривает именно женское участие. Например, в цехе мягких декораций работают 25 швей, 12 художников, три сеточника и шесть маляров. Рассказывает начальник цеха с полувековым стажем Татьяна Забалуева: «Швеи сидят на подушках на пятой точке и шьют между ног. Мужчина такого не выдержит, сидеть на полу». Женщины трудятся и в цеху цифровой печати на ткани. Есть в мастерских уникальная итальянская швейная машинка 17 метров длиной: швея проезжает на машинке все это расстояние, пока прошивается ткань. И все же ручного труда по-прежнему много, особенно если это касается объемных декораций: «Сначала берется сетка, на сетку надевается тюль, потом двунитка, на отдельном куске ткани рисуют деревья, потом вырезают и пришивают к двунитке». Созданная таким образом декорация создает на сцене иллюзию натуральности, как в опере «А зори здесь тихие», где нарисованный лес на заднем плане внушает ощущение живого, разве что грибов не хватает. Или в «Иоланте» с ее прорезным тюлевым занавесом, многочисленные листочки на котором вручную вырезаны и нашиты[76]

.

В советское время задники — фон на заднем плане сцены — шились в мастерских из отечественного сырья, проще говоря, из тряпок. Сейчас же за границей приобретают бесшовные ткани на многие миллионы рублей (размером 24 на 13 метров для основной сцены), в связи с чем Юрий Григорович как-то пожаловался: «А что это, всем бесшовные, а мне со швами, я тоже хочу бесшовную панораму». Для создания эффекта объемности ткань набивают синтепоном, затем грунтуют, вырезают и обклеивают аппликациями. Грунтовка нужна для того, чтобы краска не отваливалась, когда художники начинают раскрашивать декорацию. У Константина Коровина, кстати, был такой случай, когда он только пришел в театр по приглашению Владимира Теляковского: «В декоративной мастерской, где я писал декорации, я увидел, что холст, на котором я писал клеевой краской, не сох и темные пятна не пропадали. Я не понимал, в чем дело». Художник еще бы долго промучился, если бы не анонимное письмо, присланное ему неким безграмотным доброхотом, из которого он узнал, что маляры-рабочие специально добавляют в краску пищевую соль, чтобы она не сохла. Так рабочие Большого театра проявили свое отношение к новому художнику, которого в газетах обзывали импрессионистом и декадентом. Коровин твердо усвоил, в чем состоит вся соль работы в Большом театре.

Тонкостей в работе мастерских Большого театра очень много, что лишь повышает требовательность к их сотрудникам. «В “Жизели” в редакции Васильева домики стоят на сцене, и они таким розовым светом сияют, поэтому там нельзя клеевыми красками работать, надо водными, чтобы не забивать свет. Ткани редко портятся и рвутся у нас, чаще это случается уже в театре. Вот вчера порвали задник нового “Дон Кихота”. Балет идет, нам срочно его в ремонт привезли. Была у нас такая история, что художница написала занавес, пришла на следующий день, а рисунка нет. Краска свалилась. Бывает так, ткань — брак. А теперь мы стали смотреть, кусочек окунаем в краску и смотрим: скатывается краска или нет, держится или нет», — рассказывает сотрудница производственных мастерских.

Но вернемся к нуждам простого народа, а точнее, заявившегося к директору Большого театра товарищу из общежития. Волновали его совсем иные проблемы (не атлас и не парча), с которыми он уже не раз приходил к прежним хозяевам этого кабинета. Пришел он действительно по нужде, причем в буквальном смысле: оказывается, в их «девятиэтажке» жильцы очень неаккуратно обращаются с санузлами и бросают в туалеты разные неподходящие предметы, от чего особенно страдают супруги Гусевы, живущие в самом нижнем этаже. «Понимаешь, товарищ директор, — постепенно разговорился Гусев, — что ни неделя, то говно на голову текёт, всю мебель загадило, стены, полы… А уж если куда уезжать, то приходится все имущество выставлять на середину комнаты и покрывать газетами…» Из слов расстроенного Гусева директор сделал вывод, что никакие уговоры на его соседей по дому не действуют, и тогда он распорядился отключить всю сантехнику в здании, дабы все жильцы прочувствовали критичность ситуации. Это дало ожидаемый результат: та самая субстанция перестала течь на голову Гусева, с удовлетворением отметившего мудрость нового директора, авторитет которого вырос как на дрожжах.