Повседневная жизнь Большого театра от Федора Шаляпина до Майи Плисецкой

Вместе с тем проблема не была окончательно решена, напомнив о себе в самый неподходящий момент, когда директор приветствовал со сцены театра при полном зале очередную парламентскую делегацию, нагрянувшую в Советский Союз в процессе «дружбы народов». Делегация уселась в царской ложе, а директор перечислял причудливые фамилии гостей — они нагрянули из Греции. И вот стоит Чулаки в кулисах, с трудом запомнив заковыристые имена греков, а в это время на пульте ведущего режиссера раздается звонок. Мужской голос срочно требует к телефону директора: «Товарищ директор? Гусев говорит. Опять говно текёт!» Пришлось директору вновь решать насущный бытовой вопрос[77]

.

Мы уже не раз называли в этой книге имена разных художников, работавших над созданием спектаклей Большого театра и оставивших свой след в его жизни. Пожалуй, самую важную роль сыграл в этом плане Федор Федорович Федоровский — заведующий с 1921 года художественно-постановочной частью театра и его главный художник в 1927–1929 и 1947–1953 годах. С его именем и связано создание мастерских Большого театра. И хотя должность имеет значение, Федоровского справедливо назвать самым главным из всех художников Большого — настолько значительно он повлиял на создание его имперского стиля первой половины XX века (хотя до него в театре работали не менее выдающиеся художники Карл Вальц, Константин Коровин, Александр Головин). Кто бы из художников ни работал в должности главного после Федоровского, а это все были люди достойные — Петр Вильямс (в 1941–1947-м), Вадим Рындин (в 1953–1970-м), Николай Золотарев (в 1971–1988-м), Валерий Левенталь (в 1988–1995-м) — все они приходили на улицу Москвина в макетную мастерскую, созданную Федором Федоровичем. А еще благодаря ему появились химико-красильная лаборатория, бутафорский и прядильный цеха. По его же инициативе в 1918 году был организован и Музей Большого театра — уникальное хранилище не только истории, но и ее конкретных носителей, в том числе костюмов, макетов, эскизов и т. д.

Немало в музее и работ самого Федоровского, оформившего почти все известные оперы сталинской эпохи — «Борис Годунов», «Хованщина», «Садко», «Псковитянка», «Князь Игорь», «Царская невеста» и др. Федоровский — «громадный седой великан с наивными синими глазами и необъятным воображением» — был любимым художником Николая Голованова, своего соседа по дому и единомышленника по созданию эпических опер. Его живописно-объемные декорации театр вывозил на зарубежные гастроли с середины 1950-х годов, заслужив у ангажированных западных критиков прозвище «лавки древностей» — настолько огромными были кремлевские соборы и крестьянские избы (чуть ли не в натуральную величину!), служившие на сцене всего лишь декорацией. Это даже не реализм, а скорее гиперреализм. «Социалистическая страна поставляет нам пять царских опер! Народ, который официально считается неверующим, за один только месяц крестится столько раз, сколько не крестятся год в монастыре. Революционеры воспевают великолепие прошлого. Благодаря СССР мы совершили экскурс в прошлое, по которому он искренне тоскует», — злословила французская газета «Фигаро» 7 января 1970 года, отражая гастроли Большого театра на сцене Гранд-опера.

О стоимости всего этого «великолепного старья» тоже нельзя не сказать — народ недоедал, а на театральные царские терема денег не жалели. И ведь бо́льшая часть декораций изготавливалась вручную — труд-то какой нелегкий, так что возмущение прорвавшегося к директору товарища Гусева можно понять: «Вы тут ряжку наели, а мы там совсем…» В одной лишь опере «Борис Годунов» под строгим наблюдением Федоровского, всегда лично следившего за работой цехов и мастерских, нужно было полностью выстроить на сцене кабинет царя Бориса со сводчатыми потолками и обитыми шелком стенами, окнами с цветными стеклами, большой изразцовой печью, широким дубовым столом с роскошно расшитой скатертью, большим глобусом, другой мебелью — изящными креслами и т. д. Не менее сильные эмоции вызвали и костюмы. «Из всех представлений “Бориса Годунова”, которые мне пришлось видеть, этот спектакль Большого театра, несомненно, лучший, даже если иметь в виду фестиваль в Зальцбурге под управлением Караяна. Мизансцены оформлены с размахом, нет почти ни одного не разрисованного куска декораций; стены, лестницы, соборы производят впечатление реальных. Костюмы выполнены из великолепного шелка, и я не удивился бы, если б узнал, что иконы в сцене коронации — настоящие, старинные», — восхищался критик Жан Мистлер в газете «Орор» 24 декабря 1969 года.