Повседневная жизнь Большого театра от Федора Шаляпина до Майи Плисецкой

Простого народа это не слишком касалось: откуда у него деньги-то, до зарплаты бы дотянуть! А вот народным артистам, понаездившимся по заграницам, где они своими глазами насмотрелись, как живут их коллеги-премьеры из Ла Скала и Опера-Гарнье, было что тратить. Им очень хотелось максимально приблизиться к уровню благосостояния Лучано Паваротти и Монсеррат Кабалье: чем мы хуже? Ирине Архиповой, в частности, понадобился гараж на даче, что категорически запрещалось. Просто ставить «Волгу» на дороге у своего забора ее не устраивало, оно и понятно: на огромном участке места было хоть отбавляй, это же не шесть соток для картошки. Никакие многочисленные связи не помогли Ирине Константиновне нарушить утвержденные еще Совнаркомом «нельзя» и «нельзя ни в коем случае». Пришлось подводить гараж под общую крышу, в итоге получилась как бы большая веранда с отдельным входом с улицы, а певица нашла повод вновь вспомнить те славные дни, когда она училась в Московском архитектурном институте.

Зато плотников, изготовивших чудесные резные наличники на окнах, искать не пришлось. Трезвые с утра и не успевшие пропить свой талант простые русские мужики, настоящие артисты своего дела, поняли Архипову так, как надо: «Константиновна, как делать-то, надысь: попроще или как полагается?» И сделали они все, как полагается, сопровождая процесс творчества местными идеоматическими выражениями, способными усилить любое, даже не очень сильное впечатление. Любо-дорого было посмотреть на получившуюся красоту, соседи обзавидовались. На даче «Константиновна» любила сажать цветы, например гладиолусы, один из сортов которых вывели в ее честь, а еще сирень — так назывался любимый романс на музыку Рахманинова. Сирени было много, но один куст был певице особенно дорог — Владислав Пьявко однажды привез его в подарок обожаемой супруге. Так торопился, что попал в аварию: машина перевернулась, но, к счастью, сирень и Пьявко не пострадали. О дачном отдыхе Ирины Архиповой ныне напоминает старая черно-белая фотография — певица со своей правнучкой летом на Николиной Горе.

Но не все солисты театра довольствовались лишь цветочками. Например, в Снегирях были и те, кто, отдыхая от спектаклей и репетиций, вовсю занимался сельским хозяйством, сажая картошку, помидоры, огурцы, редиску и укроп, разводя клубнику и крыжовник. Все это затем продавалось своим же соседям, не желающим гнуть спину на грядках, по рыночным ценам. Мария Максакова завела корову Бурку, предполагая поить парным молочком дочь Людочку — единственный свет в окошке при отсутствии законного мужа. Если дочку она кормила всем самым лучшим и вкусным, то чем утолить голод прожорливой скотины? С просьбой поделиться сеном певица смело обратилась прямо к министру сельского хозяйства товарищу Бенедиктову, он не смог отказать всенародно любимой Кармен. Сено дали. А первая деревянная дача Максаковой сгорела еще в войну, и решила она строить каменную. Стройка продолжалась бесконечные 12 лет, превратившись в бездонную бочку, поглощавшую все гастрольные гонорары певицы, вынужденной прирабатывать к пенсии, на которую ее раньше времени сплавил Большой театр.

Для советского человека строительство дачи нередко становилось делом всей жизни и предметом постоянных разговоров о ней, родимой, начиная с обсуждения фундамента и заканчивая проблемой с текущей крышей и иссякающим бюджетом. Таким образом, человек получал еще и вторую профессию — прораба, специалиста по строительству дачи. И все же подводных камней было не избежать. «Невозможно счесть всех жуликов, гревших руки у огня этого сооружения, — вспоминает Людмила Максакова. — С одной стороны, мамина дальновидность: дача для дочки, потом для внуков. С другой стороны, полнейшая практическая неприспособленность и доверие к людям, совершенно доверия не заслуживающим. Начиная с архитектора (согласно его проекту в двери, например, входить можно было только боком, и то с трудом) и кончая всякими работягами — умельцами, якобы хорошими и честными, на деле жуликами, ничего не умевшими, кроме как вымогать деньги». Жульничество — это тоже наша какая-то непременная черта, и не только советская.