Повседневная жизнь Большого театра от Федора Шаляпина до Майи Плисецкой

Интересно, чем все это закончилось. Не прошло и года после того, как Нагибин выступил «со щитом», как в своем дневнике он с глубоким разочарованием признался: «Что там ни говори, а история с Лемешевым дорогого стоит. Мог ли я думать, что моя очарованность им двинется в сторону чуть ли не отвращения? Скорее земля начнет крутиться в другую сторону, чем я изменюсь к Лемешеву. Ан нет!.. Вначале он как-то странно съежился в своей трусливой дочери. Доносительская деятельность вдовы Кудрявцевой (писала в Госкомитет печати, чтобы мне запретили выступать о ее муже), подлое предательство ею человека, обнажившего шпагу за честь Лемешева, тоже не украсили Сергея Яковлевича. Двадцать с гаком лет прожил он с этой женщиной, последние годы — в рабском у нее подчинении, — это не говорит в его пользу. Кудрявцева — монстр. Со слезами на глазах… она умоляла меня заступиться за Сергея Яковлевича, гнусно обхамленного Ансимовым. А сейчас она “осуждает” меня за грубый тон моего ответа этому подонку. Лемешистки объясняют ее выходки ревностью: мол, она дико обозлилась на мои похвалы Масленниковой… А кто вытащил Лемешева из забвения, почти сомкнувшего над ним свой черный свод? И я первый назвал его по телевизору и печатно “великим”, Архипова повторила, а сейчас это стало постоянным эпитетом. Я написал о нем так, как не писали ни об одном певце, я вновь сосредоточил вокруг него не просто интерес, а страсти. Даже люди равнодушные обращают внимание, как часто зазвучал он по радио. А сколько пришло писем!» — из дневника, 7 октября 1982 года. Ну что здесь можно сказать? Не сотвори себе кумира. От любви до ненависти — один шаг. А еще: не делай добра, не получишь зла и т. д.

В ту эпоху печатное слово имело большую силу, а потому, прочитав эссе Нагибина, обиженный Ансимов пожаловался в ЦК КПСС, где для посланий труппы Большого театра, надо полагать, завели отдельный архив. Началась свара. Попытавшись заступиться за своего давнего кумира, Нагибин словно попал в банку с пауками, в которой и без него было тесно от желающих защитить певца: Кудрявцева — пятая, последняя жена Лемешева (каждый день ходила на Новодевичье, протирая тряпочкой памятник мужу), Масленникова — четвертая, предпоследняя жена (ее Нагибин неосмотрительно похвалил), престарелые лемешистки — все они уже давно определились со своими ролями в этой истории, а тут новый участник! И совершенно зря Юрий Маркович озлобился на дочь певца, которая отказалась его поддержать в возникшем противостоянии с Ансимовым, сославшись на родовую привычку вести себя тактично (а не токсично!), не влезая ни в какие склоки (а то убьет!).

Положение дочери простым не назовешь: мало того что Мария Лемешева была прямой наследницей народного артиста (народного и по сути, и по указу Президиума Верховного Совета), так еще она пела у другого народного артиста — своего отчима Бориса Покровского в его Камерном музыкальном театре. Еще в юности девушка испытала на себе все прелести высокого звания «дочери Лемешева». Ненормальные поклонницы отца донимали ее: «Гуляем мы как-то с подругой, а “лемешистки” сзади шеренгой — прямо на пятки наступают. Я делаю вид, что ничего не вижу, а подружку мою просто колотит от страха. Шепчет мне: “Что происходит?” Я спокойно отвечаю: “А ничего не происходит” — и делаю шаг назад, надавливая каблуком на чью-то ногу… И все — преследовательниц и след простыл. Бросились врассыпную по улице Горького. Они считали, что у меня плохой характер, раз я с ними не разговариваю. А зачем мне было разговаривать с сумасшедшими хулиганками? Например, собираюсь я в школу, выхожу из подъезда, а они в меня камни кидают».

А когда под рукой не было камней — в театр их было пронести непросто — лемешистки бросались деньгами: «Папины поклонницы буквально теряли разум! Когда в Большом пел кто-то из тех, кого они считали его конкурентом, эти женщины срывали спектакли, свистя и мяукая. А мою маму, оперную певицу Ирину Масленникову, они чуть не убили прямо на сцене, сбросив на нее с верхнего яруса два мешка медяков». Это случилось во время «Травиаты», после слов Альфреда-Лемешева «Ах, что я сделал…», когда он бросил деньги на стол. Масленникова вовремя увернулась — и медный дождь пролился мимо нее. А вот спектакль спасти не удалось — он оказался безнадежно сорван. На следующее утро театральная Москва только об этой выходке лемешевских «сырих» и говорила.

Происхождение слова «сыры» имеет разные версии. Нагибин, например, считал, что «однажды, когда Лемешев раньше обычного вышел из артистического подъезда, буквально во все стороны брызнули осаждавшие двери зазевавшиеся почитательницы. И, как всегда у Лемешева, врожденная доброта взяла верх над досадой. “Ну что вы, в самом деле, раскатились, как сыры!” — сказал он мягко, жалеючи. С тех пор повелось называть “сырами” лемешисток и лемешистов».