Повседневная жизнь Большого театра от Федора Шаляпина до Майи Плисецкой

Снисходительное отношение Лемешева к своим поклонницам было вызвано, вероятно, тем обстоятельством, что многие из них были откровенно больными людьми. Как сказал певцу главврач психиатрической больницы, где однажды он выступил с концертом перед персоналом: «У меня в больнице целое отделение для ваших поклонниц. Они в таком состоянии, что их уже просто нельзя не госпитализировать. А знаете, в чем дело? Мы провели исследование и выяснили, что тембр вашего голоса воздействует на женщин эротически». И это не анекдот: с именем Лемешева на устах засыпали, его фото клали под подушку, от него хотелось иметь детей, маленьких лемешистов. Вокальный дар Сергея Яковлевича послужил реализации фрейдистских комплексов многих сотен женщин, да и некоторых мужчин[105]

.

Знаменитая в XIX веке балерина Мария Тальони, законодательница моды (благодаря ей пачка стала частью балетного костюма), как-то раз недосчиталась в гримерке своих балетных туфель — это ее поклонники стащили их, дабы сварить и съесть под соусом. Ели с аппетитом, даже добавки не хватило. Не все, конечно, были готовы откусить кусок шляпы Лемешева. Встречались и нормальные поклонницы — интеллигентные и симпатичные женщины. Дочь певца запомнила их в лицо: «Елена Георгиевна Невежина занимала высокий пост в Архитектурном управлении Москвы. Она познакомилась с папой, преподнеся ему поэму собственного сочинения под названием “Лемешиада”, и так попала в узкий круг из шести папиных поклонниц, вхожих в наш дом. Вообще, папа старался относиться к своим обожательницам с пониманием и уважением. Избегая прямого контакта, он считал своим долгом хотя бы парой строк отвечать на каждое письмо, которое приходило ему по почте. На каждое! И это при том, что он всю жизнь страдал от своей популярности, из-за которой не мог позволить себе просто взять авоську и пойти в магазин за продуктами. Папу тяготило не только внимание — он в принципе плохо переносил толпу. Он ведь с детства привык целыми днями находиться один, да еще и не в городе, а в деревне…»[106]

 Лемешев с авоськой — согласитесь, зрелище занятное, а в авоське — буханка хлеба, кильки в томате и кефир с зеленой крышкой…

Не менее забавно выглядел бы Иван Семенович Козловский в очереди за ливерной колбасой и любимой горилкой с Полтавщины — да ему бы все это бесплатно завернули в любом гастрономе. В противовес лемешисткам в Москве организовалась еще одна группа фанаток — козловитянки или козловистки, они же козлихи, которые вели себя похожим образом по отношению к Козловскому. Разве что после дуэли с Онегиным не хлопали креслами в зрительном зале, да еще не бегали вокруг театра — суеверный Иван Семенович предпочитал выходить из одного и того же подъезда.

Между наиболее активными представителями двух противоборствующих лагерей иногда случались даже «стычки боевые, да говорят еще какие», заканчивающиеся в отделениях милиции. Побеждали лемешистки. Во-первых, их было больше, ибо Лемешев обладал широчайшей популярностью именно у простого народа, так как не гнушался песнями советских композиторов («Помнишь мама моя, как девчонку чужую», «Пшеница золотая» и т. д.). Если Козловский отказался сниматься в «Музыкальной истории» в 1940 году, предложив перенести съемки в Москву по причине якобы своей занятости, то Лемешев с радостью поехал в Ленинград, сыграв самую известную свою роль, оставшуюся в памяти советского народа. Во время войны в кинотеатрах зрители вставали, когда на экране появлялся Сергей Яковлевич в роли шофера Петьки Говоркова. Все-таки кино было самым главным из искусств. Во-вторых, лемешистки были более агрессивны, по той причине, которую озвучил главврач психбольницы: особое влияние голоса Лемешева на некоторые специфические особенности женского организма (голос Козловского также приводил женщин к оргазму, но не такому эмоциональному).